На втором этаже шел медленно, считал двери. Табличка с номером
семнадцать оказалась на двери, показавшейся смутно знакомой. Толкнул дверь,
пахнуло духами, перед внутренним взором сразу прорисовалась нежная светлая
девушка с золотыми волосами, везде цветы, бабочки…
А по ту сторону приемной массивная дверь. Я тупо посмотрел
на нее, деревянные ноги донесли вплотную, и только сейчас узнал дверь, за
которой уже побывал час назад. Это Сергей так шутит, у него свой юмор.
У меня компьютерный, у него – казарменный.
Огромный кабинет, массивный стол под дальней стеной и торчащая
кабанья щетина, что заменяет Конону прическу. Конон склонился над бумагами,
видно, как листает в раздражении, что-то подписывает, правит, вычеркивает так
резко, что наверняка рвет пером бумагу.
У меня к людям, которые имеют дело с допотопными
бумагами, жалость, как к инвалидам или убогеньким. А у Конона бумаги
вообще древние, в древности печатали даже не на принтерах, а были такие
механические устройства, надо было с силой колотить по клавишам, чтобы
получился оттиск. Что-то еще догутенберговское. А чтобы получить копию,
надо бы ставить еще листок, а между ними проложить такую пропитанную с одной
стороны краской бумажку, так и называемую копиркой… У секретарш пальцы
всегда были испачканные, а у их начальников… гм… Словом, секретаршам
приходилось советовать не использовать копирку вместо туалетной бумаги.
– Садись, – велел Конон. – Ну, как тебе у нас?
Я вижу, что не ошибся. А если и ошибся, то в лучшую сторону. Думал,
ты только в железе ас! Вот уж не ожидал, что сумеешь мою дражайшую
заинтересовать.
– Да все просто, – ответил я. – Я уже многих
друзей так… Люди просто боятся компа. Стоит их похвалить, сказать, что у них
получается даже лучше, чем у других, тут всякий чувствует себя орлом. И в
самом деле, перестает громоздить глупость на глупость. Светлана Васильевна
сегодня поздно ляжет спать, вот увидите.
– Гм, – сказал он с сомнением.
– А вот нам труднее, – сообщил я. – Илья
Юрьевич, мы с вами как евреи в фашистской Германии, как негры в старых Штатах,
как прокаженные в средневековой Европе, как… как не знаю кто! Нас и сторонятся,
и жалеют, как придурков, как…
Он смотрел, набычившись. Сказал с подозрением, голос
похолодел:
– Что-то не понимаю, о чем ты.
– Все очень просто, – заговорил я торопливо, чувствуя, что
моя успешно начатая карьерка сейчас может оборваться. – Я хожу меняю
платы одному академику. Он не так богат, как вы, но его знают во всех странах,
он лауреат международных премий, почетный член Британской, Испанской и
Сорбоннской… есть такая страна?.. академий. У него имя, имидж, сурьезные
работы по ядреной физике. Так вот он играет на компе тайком даже от жены! Это ж
что за жизнь: ни разу не насладиться полноценным звуком долби… разве что когда
жену удается спровадить в гости! А она, как назло, заядлая домоседка. Игры
я ему таскаю в рефератах по этой самой ядреной физике, чтобы, если кто глянет
на обложку, понимал, что молодой аспирант идет к своему наставнику! Как будто
поллитру тайком несу.
Я говорил и говорил, ибо пока человек говорит, он может
заставить говорить другого, а чем больше тот, другой отвечает, тем меньше
способен на какие-то решительные действия.
Наконец Конон сказал:
– Я тебя что-то не понял. Это ты к чему?
– Я не такого ранга, – сказал я с
отчаянием, – как вы с академиком. Но даже мне приходится чуть ли не тайком
от отца играть… Нет, я не прячусь, но это ежедневное о том, что глаза порчу,
что черт-те чем занимаюсь, что я из семьи интеллигентов, а веду себя как
тупоголовый тинейджер из неблагополучной семьи, что все мои одноклассники вышли
в люди, только я урод… Словом, я могу поставить вам не ту примитивненькую
кваку, вторая квака куда круче, а на днях вышла третья, то ваще рулез… Есть еще
анрылий турнамент, там отпад полный, вы в самом деле получите полную оттяжку.
А то что за жизнь: иметь такие деньги – и не пользоваться в свое
удовольствие?
Он смотрел злыми глазищами. Лицо налилось кровью. Мне
показалось, что вот сейчас наберет в грудь воздуха и рявкнет: вон, придурок, не
выплачивать ему, а то и вовсе контрольный выстрел в голову, но Конон явно
вспомнил, что слегка приоткрылся еще в мой первый визит на его роскошную виллу,
а умному много ли надо? Он тогда прошелся насчет шашлычков на свежем воздухе,
набора стандартных времяпрепровождений, а отсюда недолго до вывода, что и
казино для него вовсе не развлечение, а так… что-то вроде обязательного
воскресного выхода в церковь для нашего мэра.
Я с трепетом видел, как широкая горкомовская грудь
угрожающе вздулась, он был грозен, как член легендарного Политбюро КПСС, затем
я услышал медленный выход, бетонная плита широкой груди опустилась на место. Он
сказал почти спокойно:
– Не спорю, эти штуки… привлекательные. Но у меня слишком
много дел, чтобы… играть.
– Это другое дело, – сказал я поспешно. –
Дела – прежде всего. Я просто предложил заменить старые игры на вашем
компе новейшими. Игры – это не кино, где можно смотреть и фильмы
десятилетней давности! Игра прошлого года всегда уступает нынешней и по
графике, и по наворотам, и по трюкам. Даже по сюжетам. Если вдруг у вас
окажется минутка свободного времени… то лучше истратить ее на игру высшего
класса. Ведь у вас, с вашими деньгами, и комп хуже, чем у меня, и программы, и
даже игры!.. А это, скажу честно, нелепо.
Он неожиданно усмехнулся.
– Нелепо. Даже оскорбительно. Ладно, действуй. А потом
посмотрим, что у тебя получится.
В дверь заглянул Козаровский, холодные глаза сразу
отыскали меня и уже не оставляли.
– Илья Юрьевич, – сказал он, – мне нужен ваш
программист.
Конон сделал небрежный жест:
– Забирай!
Настроение мое рухнуло в пропасть. Только что я решил, что
сумел завоевать симпатию Светланы Васильевны, а это жена могущественного шефа,
только что опасно сыграл с самим шефом и… можно сказать, выиграл, а теперь вот
так мордой о стену, а потом по битому стеклу…
Я обреченно поднялся. Козаровский смотрит вроде бы
бесстрастно, но я вижу, насколько ему не нравлюсь. Есть люди, которые не могут
и не понимают, как жить в обществе себе равных. Им надо либо подчиняться, либо
подчинять. К тем, кто выше, они чувствуют ровное почтение, к нижним –
ровное презрение, а вот все остальные – враги, соперники.
– Пойдем, – велел он. – А шнурки Илья Юрьевич
умеет завязывать и сам. Если хочешь посуду помыть, то… ладно, можешь помочь
Нюрке.
В коридоре и на лестнице он ни разу не оглянулся, в
полной уверенности, что не посмею отстать, остановиться, залюбовавшись вот этой
картиной на стене, засмотревшись на редкостной красоты гобелены, на фигурную
лестницу с третьего этажа на второй, еще более навороченную – со второго
на первый…
В груди был подленький страх и то чувство, которое у
русских выкристаллизовалось в пословицах: стыд не дым – глаза не выест,
спина от поклона не переломится, покорной головы меч не сечет, повиниться да в
ножки поклониться, побьют – не воз навьют, спина наша, а воля ваша, тише
воды ниже травы, не кичись, а лучше в ножки поклонись… и я покорно шел за ним,
как Фатима за господином, которую если и пустят где вперед, то разве что по
минному полю.
