– Назвался гусем, – возразил Гриць, – спасай
Рим!.. У тебя получится. Ты москвич?
– Москвич, – ответил я. – А ты?
Гриць почему-то угрюмо промолчал, зато Сергей сказал ехидно:
– Есть такой город – ASS-трахань…
Я сказал утешающе:
– Ничего, любви все полости покорны. Комп в порядке, просто
диск зачем-то отформатили.
Гриць посмотрел на Сергея, сказал угрожающе:
– А тебе, любимый мной, лететь с одним крылом…
Процесс инсталляции Windows с полчаса да занимает, я
перебирал в своем чемоданчике лазерные диски, Сергей и Гриць уже отложили
алебарды и забросили осточертевшие кости, чесали языками, рассказывали о
Кононе, Козаровском, обитателях особняка.
Помимо самого Конона и Светланы Васильевны, здесь живут
четверо охранников, пятый – их шеф, Козаровский, в прошлом полковник КГБ,
Нюрка, а еще здесь ежедневно двое приходящих: садовник и секретарша. Правда,
садовник приходит через день, а секретарша вовсе в отпуске…
Сам Конон, оказывается, начинал простым слесарем на заводе,
быстро дорос до бригадира, но потом его избрали секретарем заводской партийной
организации, чуть позже вообще забрали в обком, дослужился до секретаря, но
затем был переведен «на укрепление рядов» в оборонку.
Именно на оборонке я его и встретил. Потом эта перестройка,
приватизация, ваучеризация, из которой Конон вышел крупным владельцем.
Владельцем чего, я так и не понял, а Сергей и Гриць не уточнили, сами не знают,
но слышали, что Конон имеет долю и в нефтяном бизнесе, и в водочном, а пара
престижных ресторанов в центральной части города принадлежит ему.
Работает он здесь, в особняке. Правда, в Москве есть офис,
даже не один, но, как все у нас водится, важные дела решаются в банях, на
охотах, банкетах, за шашлычками на свежем воздухе. Так что, возможно, в тот
первый день среди импозантных NPC были и менее приметные, но подлинные ЛПР…
Сегодня меня позвали обедать в нижний зал. Камин, к счастью,
не полыхал, а за столом, кроме Конона, уже трудились Козаровский и Сергей.
Конон кивнул мне на свободное место на дальнем конце стола, сам ел быстро, но
как-то машинально, на лбу глубокие складки, а когда ложка заскребла по дну
тарелки, в раздражении оглянулся:
– Где десерт?.. Вечно копается… Нет, Сергей, ты со своим
пацифизмом не туда заехал! В любом племени, любом биологическом виде рыб,
тараканов, птиц, людей – есть слабые и сильные. Всегда так было, на этом
жизнь стоит, никуда не денешься… Но только у людей слабые не вымирают, а живут!
Им даже помогают выжить. Даже совсем никчемных и всяких уродцев спасают!
И как-то забывается, что эти уродцы занимают места здоровых… Однако же
давайте смотреть правде в глаза: в роду человеческом правят все-таки сильные.
Да не вздувай мускулы, не вздувай! Когда я говорю о сильных, я имею в виду
сильных в своем биовиде. Для птиц сильные те, у кого крылья крепче, у рыб
плавники, у людей – мозги.
Сергей с разочарованным видом уменьшился вместе со всем
набором мускулов. Это было похоже на затормозивший МАЗ, что разом оседает на
спустивших колесах. Я помалкивал, трудно что-то говорить, когда слышишь
очевидное. Поддакивать так же глупо, как и возражать. Я только не понимал,
из-за чего начался этот разговор, который я перехватил на середине.
– Когда-то, – продолжал Конон, – я помню, как
орали при советской власти: вот, мол, как плохо, что все диктуют сверху! Мол,
дали бы нашему директору этот завод в собственность, он бы ого-го как
развернулся! И продукция была бы без брака, и нам бы платил в десять раз
больше… Что, не говорили так?
Козаровский подтвердил:
– Говорили. Всюду. Везде.
– Так чего жаловаться сейчас на несправедливость
приватизации? Ведь они же, инженеры и рабочие, весь, как говорится,
сознательный советский народ предлагал отдать в собственность государственные
заводы и фабрики! Вот так просто взять и отдать. Директору бани – баню,
директору завода – завод, председателю колхоза – колхоз.
А вместо этого им, убогим недоумкам… я имею в виду не директоров, а всю ту
негодующую массу… им дали шанс поучаствовать в великом разделе! В самом
деле, дали. Все получили эти ваучеры. Все! Ну и что? Кто был лохом при
советской власти, тот остается лохом при нынешней. Энергичные снова все взяли
себе – уже на законном основании! – а убогонькие все так же как в
соплях с головы до ног – в воплях о несправедливости. А когда для них
возможна та справедливость, которую они хотят? То есть лежать на печи, а им
чтоб подносили калачи?
Козаровский сказал сочувствующе:
– Да что вы, Илья Юрьевич! Все всё понимают.
– Если бы, – вздохнул Конон. Он коротко взглянул на
меня. – Если бы.
Мне почудилось, что Конон вроде бы оправдывается. Я не
бог знает какая величина… вообще-то я себя считаю величиной, но не настаиваю,
чтобы мою гениальность все сразу заметили и кланялись в ножки. Просто, похоже,
Конона достали. Если бы он общался только с ворьем, тогда дело другое, а вот
интеллигенция может воротить нос.
Сергей сказал серьезно:
– Да плюньте, шеф. Бабу с возу, кобылу в позу.
У слабаков всегда другие виноваты в их слабости и соплераспускании.
А сами сидят и ждут, как верно вы сказали, чтоб им все готовое на
блюдечке. И рассуждают о падении нравов и забвении культуры! Но кто бы ни
поднес им на этом блюдечке, все равно будет виноват… Не на таком блюдечке!
Мало!.. Бумажки мятые!
Конон грустно улыбнулся:
– За годы советской власти инициативных людей повыбили.
Истребили. Сперва, после Гражданской, – физически, а в эпоху Сталина и
прочих генсеков – кого физически, кого в лагерь, а остальным просто
перекрыли все дороги. Осталась только большая государственная система. Все
население – на госбюджете. Частной инициативы – никакой… Так стоит ли
удивляться, что когда началась перестройка, то первыми начали создавать фирмы
как раз только писатели и преступники?
Я ощутил, что на этот раз надо вякнуть мне, иначе уже
неприлично, и хотя рот еще забит куриным мясом – я вообще-то ем, как
галактическая туманность поглощает туманность поменьше, – я все же
промямлил:
– Почему именно они?
Конон тут же откликнулся так живо, что я понял, мой вопрос
был необходим. А если бы не отреагировал, то… не знаю, наверное, был бы подозрительным
элементом.
– Удивлен? Да потому, что только они решались протестовать
против государственной системы. Каждый, правда, по-своему. Писатели выступали с
трибуны и попадали в лагеря, преступники преступали молча… воровали, создавали
подпольные фабрики, артели, браконьерничали, наконец, нарушая госмонополию. Это
тебе сейчас чудно, а тогда на писателей смотрели как на потенциальных
преступников. Даже на самых благонадежных из писателей так смотрели! Мол,
сейчас он вроде бы свой, а завтра… Так и бывало, когда, казалось бы,
обласканные верхушкой партии писатели вдруг взбрыкивали и начинали воевать
против… Я не писатель, нет. Просто, когда я создал свою фирму, то половина
из тех, с кем сотрудничал, были созданы писателями.
