– Опять за свой компьютер, – сказал он
неодобрительно. – Глаза испортишь…
– У меня элэсдэшник, – ответил я.
Он покачал головой:
– Что за жаргон… Я же видел, у тебя раньше был защитный
экран! А теперь сидишь без экрана. Вон уже щуришься.
– Это не такой экран, – сказал я терпеливо. – Он
совсем на другом принципе, чем те, старые. Никто от них глаза не портит.
Он возразил:
– Это все равно лампа. Огромная лампа! А ты сидишь
перед этой огромной лампой, смотришь в нее ежедневно по десять-двадцать часов!
Да что там десяток… Вчера ты сидел перед этой лампой целые сутки.
Я чувствовал приступ тоски. Мне спрятаться труднее, чем
академику. У того восьмикомнатная квартира, а живет только с женой и
собакой. Жена не смеет даже пройти на цыпочках мимо кабинета, «когда Они
работают», а собаке по фигу, что на экране компа: научный труд или новая
игрушка, она его любит и обожает любого, даже если он с благородной real-time
strategy перейдет на простейшую стрелялку.
Раньше мы жили в большой трехкомнатной квартире, я каждый
день слушал, как мой дед, тоже упорненький такой интеллигент, пытался
заинтересовать сына, то есть моего отца, классической музыкой. Ну, всякими там
битлами, аббами и прочими квинами, но отец балдел только от голливудовских
фильмов новой формации. Наверное, если б они нашли общий язык, то, может быть,
не разменяли б квартиру. Или разменяли бы позже. Но чересчур разные вкусы, то
да се, и вот старики выменяли себе неплохую однокомнатную, а мы с батей в терпимой
двухкомнатной…
Что ж, дед не понимает сына, у бати другие ценности, но
теперь даже у меня с отцом уже не того… Раньше шли ноздря в ноздрю, оба
одновременно открыли для себя Шварценеггера, Ван Дамма, Сталлоне, Караченцова,
Спилберга, Ричарда Гира, Костолевского, Рафаэлу Кару, но потом прямая линия
расщепилась. Или не расщепилась, отец прет все по той же дороге, ессно,
единственно верной… нет, даже не прет, а осваивает участок, на который вышел, а
меня понесло по совершенно новой дороге, усеянной хардом и софтом, драйверами,
чипами, платами…
И вот теперь отец говорит о какой-то Сюзерленд, о новой
суперзвезде Томми Крузе, а я даже таких фамилий не слыхал, зато я точно знаю,
что звезды – это Сид Мэйер, Джон Ромеро, Пажитнов, а суперхиты –
Дайкатана, Симс, Мэджести, вторая дьябла и «Казаки в европейских войнах»…
Отец говорит про изумительную игру актеров и рисковую работу
каскадеров, а я точно знаю, что все это компьютерные спецэффекты, я сам такие
мог бы сделать, если бы машину помощнее, даже программулька для этого есть,
даже не одна, навалом.
– Кофе заканчивается, – заметил я. – И сахар.
– Я уже заказал, – ответил он. – Прямо на дом
доставят! Мешком покупать дешевле…
– Кофе мешком?
– Нет, сахар. Кофе… рискованно.
Отец мой, как уже говорил, закончил в свое время Бауманку,
специализировался по турбинам высокого давления и, как большинство людей,
получивших техническое образование, считал себя на этом основании
неполноценным. Сколько я его помню, он всячески проламывается в гуманитарность:
покупает книги по искусству – у нас полки ломятся от всяких непонятных
далей и шагалов, собирает какие-то дешевые репродукции – на дорогие
картины нужны доходы, а не какая-то смешная зарплата, выписывает газеты и
журналы, где в названии встречаются слова «культура» или «искусство».
Когда я был совсем маленьким, я помню, отец с гордостью
называл себя алармистом, затем – антисайентистом, всегда с одобрением
говорил о «зеленых», и, сколько я себя помню, я слышу о гнетущей роли науки и
техники, о падении нравов, о бездуховности прогресса, о нивелировке культуры…
Любую техническую новинку, будь то электрогриль или
компьютер, отец воспринимает враждебно. Инстинктивно враждебно, даже не вникая
в ее работу. Думаю, что и телевизор он купил в числе последних, если телевизор
не был куплен его отцом, а моим дедом.
В дверь позвонили. Отец пошел открывать, а я поспешно
скользнул на кухню. Была мысля вообще приспособить кофейник прямо в комнате, но
тогда со старшим поколением связь оборвется, нехорошо. Кухня у нас место для
брифингов.
Я торопливо угощал кофе Мадженту, она ахала и
вскрикивала от восторга, я успел показать ей, как включается электроплита, но
тут в прихожей раздались голоса: преувеличенно радостный и приветливый
отцовский и благодушный рокот Валериана Васильевича, они с отцом давние друзья.
Потом оба вдвинулись на кухню, я вежливо поинтересовался, не сварить ли и для
них, Валериан Васильевич великодушно согласился.
– Что-то вы похудели, – сказал мне
благожелательно. – И такая интеллигентская бледность… В такое
время остаться все еще незагорелым?
Отец сказал осуждающе:
– Похудел!.. Если бы только похудел. Он пристрастился к этой
наркоте, к этому последнему созданию сил тьмы… Вот глаза красные, как у
ангорского кролика.
Валериан Васильевич кивал, соглашался, большой и
благодушный, как огромный медведь. Он расположился в единственном кресле, кухня
у нас полногабаритная, кроме кресла, еще и так называемый уголок, так что
тусовочка может быть еще та.
– Да, не та молодежь пошла, – согласился он. –
Худшие вовсе колются, гомосекничают, а лучшие – за этими ящиками, где на
экранах что-то бегает, мелькает!.. И не могут оторваться от этого
мелькания. Аддикция.
Отец сказал мечтательно:
– А помните, Валериан Васильевич, наше время? Помню,
даже за обеденным столом читал! Поставлю книгу посреди стола, подопру ее
чем-нибудь и хлебаю из тарелки. А глаза все время бегают по строчкам… Да
какие там строчки! Это сейчас так говорю, а тогда я был в другом, неведомом
мире. Спасал принцесс, побивал магов и драконов, вершил справедливость на всей
земле. Потом узнал, что мать тайком мне подкладывала котлет, которые я не
любил, а за книгой я все, оказывается, сжирал. Думаю, что, положи она на
тарелку грязные отцовские носки, съел бы! И не заметил.
Валериан Васильевич кивнул, его глаза так же мечтательно
закатились под надбровные дуги.
– Это все знакомо. А я вот, когда гнали спать, тайком
брал книгу и фонарик. Под одеялом укроюсь с головой, фонарик зажгу и читаю.
Родители видят: нет света из-под двери. Значит, ребенок спит. А этот
ребенок читает, пока батарейка не сядет, а наутро идет в школу с красными
глазами!
Отец хохотнул:
– У меня было то же самое. Родители даже к врачу
водили, представляете?
– Не представляю, – ответил Валериан Васильевич вкусным
голосом, и я вспомнил, что многие из их поколения произносят это
«представляете» или «я не представляю» с подобными интонациями. Наверное, в их
годы это было как щас «круто», «клево», «тащусь», «отпад». – И что
сказал врач?
– Нашел нервное истощение и прописал рыбий жир!
