Нинель смотрела завороженно, как маленькая девочка на Деда
Мороза с большим мешком за спиной. Аверьян сопел, щупал нижнюю челюсть, глаза
то собирались в кучку, то расходились в стороны так, что мог читать обложки
книг на противоположных стенах. Ушастик недоумевающе мигал зеленым глазом,
кричал о своей готовности вместе с любимой хозяйкой разделать нас с Аверьяном,
надрать нам задницы, размазать по стенам, оба моих компа тоже смотрели всеми
индикаторами и, приставив большие виртуальные пальцы к виртуальным вискам RAMа,
махали остальными…
Впервые мы не резались ни в «Хмельницкого», ни в «Аттилу», а
вместо этого лазили по игровым сайтам, жадно считывали новости, а потом
попросту копировали на хард, после прочтем, жадно интересовались анонсами и
планами разработчиков.
К отцу явился неизменный Валериан Васильевич, с ним еще
двое таких же до жути интеллигентных, мы слышали, как побренькал их тамтам,
потом все выбрались на кухню. Нам тоже приспичило кофе, но мне не хотелось
общаться с кроманьонцами, сейчас я на взводе, что-нибудь да брякну. Через
полчаса, когда Нинель уже зевала во весь хорошенький ротик, двое вежливо
попрощались и ушли, но так долго стояли в прихожей, что извылся даже
флегматичный Аверьян.
Дверь наконец хлопнула, я метнулся поскорее на кухню, только
в последний момент напустил на себя нужное выражение и вальяжно прошествовал к
плите, запоздало поздоровался с Валерианом Васильевичем.
У нас головы были настолько забиты игрой, возможностью
создавать самим, творить, что не огрызались даже на обычные поучения, что у
нынешней молодежи отсутствует культура, только харды на уме, а настоящая
культура – это сексуальные свободы, битлы, бритоголовые в желтых одеждах
на Тверской, режиссер Крутицкий-Тругебецкий с его постановкой «Войны и мира»,
где главные герои в его трактовке – поручик Ржевский и Наташа Ростова…
Нинель делала бутерброды, я молол, засыпал, следил, как поверх
коричневой мути появляется медленно застывающая масса, становится толще,
твердеет, потом ее медленно приподнимает, коричневую кору вспучивают потоки
магмы, и вот победные разломы, оттуда вырываются кипящие потоки…
А Валериан Васильевич, уже с чашкой кофе,
приготовленного отцом, вкусно разглагольствует о прошлых духовных ценностях.
Которые, если мне не изменяет память, совсем недавно были, с точки зрения его
собственного отца, новомодным дерьмом, а истинными ценностями были Веласкесы, а
из танцев – пристойные вальсы.
Мелькнула мысль, что когда-то и вальсы запрещали как
непристойные, танцевали тогда на расстоянии друг от друга, без касания, всякие
там падеграсы да мазурки…
– …все новое, – проник в сознание свысокауказывающий
голос, – как общеизвестно, лишь хорошо забытое старое…
Нинель смотрела насмешливо, но благовоспитанно молчала.
Аверьян остался в комнате, ждет кофе и бутерброды. Я покрепче стиснул
челюсти. Пальцы мои все быстрее двигали ложечкой, коричневая масса быстро
растворяется в горячей воде. Пока только эти совместные кофепития связывают мой
мир и уходящий мир, с которым спорить бесполезно, надо только выждать, когда он
склеит ласты. Хорошо бы что-то придумать вместо кофе, тогда бы я не слышал
этого многозначительного бреда…
Не знаю, что задело мое нутро, возможно, это «общеизвестно»,
но из меня каркнуло помимо моей гомосапиенсовой воли:
– Точно?
Валериан Васильевич вскинул красивые брови.
– О забытом? Абсолютно.
Он произнес это «абсолютно» настолько непререкаемо, что во
мне поднялась горячая волна… и откатилась, внезапно оставив холодный пустой
берег. А в самом деле, чего я завелся? Разве это единственная глупость,
которую бездумно тиражируют не только идиоты, у которых слюни до полу, но и
всякие бездумники, интеллект которых в этот момент на точке замерзания?
Валериан Васильевич как-то не так расценил мое молчание, но
я уже сосредоточенно разливал кофе по чашкам, ароматная коричневая струя льется
красиво, бодрящий запах уже просочился в кровь, проник в мозг, наполнил, все
тело оживает, а глаза неотрывно следят за поднимающейся шапкой из
светло-коричневых пузырьков.
Отец подбадривающе сказал Валериану Васильевичу:
– Ты прав, все возвращается на круги своя. Ничего нет нового
под луной. И все новое, конечно же, лишь хорошо забытое старое.
Я взял свою чашку, поклонился:
– Извините, мне надо сделать кое-какую работу на завтра.
Уверен, что вы отыщете аналогию анекдотам про поручика Ржевского среди
древнеегипетского юмора. Но как насчет самого простого: падает компьютер с
десятого этажа и думает, вот бы сейчас зависнуть…
У двери я оглянулся с нехорошей злорадностью, Нинель
ткнула мне в спину тарелкой с горкой бутербродов. Сам понимаю, что нехорошо, я
же сильнее, умнее, а они всего лишь двое кроманьонцев, два хороших добрых
кроманьонца, что хотят мне добра. И отлично образованных для своего
кроманьонского века. Вот только очень агрессивно хотят мне добра. В своем
понимании этого самого добра.
– Зависнуть? – переспросил отец с недоумением. –
На чем зависнуть? На бельевой веревке, протянутой этажом ниже?.. Так все ж
понятно, только не очень ваш юмор тонок и изящен…
Я ощутил стыд, будто ударил ребенка, выдавил виноватую
улыбку и поспешно попятился из кухни.
Глава 6
Прошла неделя. Все дни я горел, как Тристан, который
вломился к магам, адептам фаерболизма. Все во мне дергалось в канкане святого
Витта, мысли носились, как спугнутые тараканы после удара кувалдой по миске.
Я продолжал приезжать рано утром и уезжал поздно
вечером, хотя необходимости уже не было. Все работает, Конон сам иногда
заглядывал в операторскую, переключал с экрана на экран, рассматривал свой
особняк издали со всех ракурсов, подходы к нему. Камеры еще и внутри особняка,
перекрывая входы-выходы, по одной в каждой важной комнате, а в этой,
операторской, даже две неотрывно наблюдают за каждым нашим движением.
Знаю, моего отца такая тотальная слежка привела бы в ужас.
Он взорвался бы от благородного негодования, как термояд, но я, человек не
современный, а ультрасовременный, уже понимаю, что подобная тотальная
слежка – благо. Мне уже сейчас плевать, что кто-то подсмотрит, как я
ковыряюсь в носу, тужусь на толчке или ставлю на четыре точки Архимеда только
что встреченную девчонку, имя не спросил, да и ей мое тоже знать – только
память засорять лишними файлами. Полный контроль неизбежен, его надо принять
как должное, но зато абсолютное большинство преступлений можно будет пресечь в
зародыше. И когда все могут видеть у всех все, то уже никому не придет в
голову со злорадством показывать соседу фотку его голой жены или дочери.
Да, мир станет благополучнее, даже скучнее, ибо трудно будет
прелюбодействовать, ходить налево, блудить. Либо это прелюбодейство станет
узаконенным – не рубить же головы всем подряд! – но и тогда мир
станет скучным, потеряв прелесть нарушения запретов.
