Я развел руками.
– Гриць, с тобой спорить трудно, ты мерзко прав. Да, я
заметил, что раньше к читам прибегали в самую последнюю очередь. Когда уж никак
не удавалось пройти!.. Это было первое поколение баймеров, которые пришли в
компьютерный мир со сложившимися моральными установками докомпьютерного века.
Зато теперь существует масса сайтов, где собраны читы ко всем баймам. Выходят
журналы с читами. Теперь человечек даже не покупает игру, если к ней еще нет
читов. Так что, боюсь, Гриць прав. Слово «байма» отпугнет серьезностью. Сейчас
в цене клоуны, комики, пародисты, смехачи. Но что нам остается? Покориться
наступлению тупости?
Конон вдруг прорычал как зверь. Кулаки его стиснулись, лицо
потемнело от прилива тяжелой крови.
– Мать, – сказал он отчетливо, – перемать… Сегодня
слышал по радио, что главному клоуну… помните, президент и все правительство к
нему в больницу ездило, навещало, беспокоилось, когда рядом в районной больнице
умирал сам Святослав Рихтер?.. этому клоуну ставят в Москве памятник. Его
именем назван новый автомобиль, две улицы в районе Бульварного кольца,
учреждена премия для Академии искусств и ежегодный всероссийский конкурс: кто
громче перднет!.. С трансляцией по всероссийскому телевидению. Это тебе не
передачи из Большого театра, не международные конкурсы скрипачей, не какой-то
Рихтер! Сам президент страны, уже нынешний, обещал присутствовать. Так что,
ребята, назвать игры баймами – это ж призвать народ лезть в гору!
А все мы предпочитаем под горку, под горку…
– И все-таки, – сказал я настойчиво, – что
все-таки?
– Все-таки, – ответил Конон, – с игр… и всяких там
игрушек переходим на баймы. С несерьезной фигни на серьезное дело.
Помните, когда играете в компьютерные игры – вы недоразвитые придурки, а
вот когда баймите в баймы – вы приобщаетесь к высокому искусству будущего!
Чтоб спины ровные, мать вашу, взгляд гордый!
– А кто из вас, искусствоведы, – добавил
Сергей, – обзовет благородные баймы той старой кликухой, получит в рыло
без базаров!
Нюрка появилась, смотрела вопросительно. Конон спросил ласково:
– Тебе чего, Нюра?
– Может, – спросила она невинно, – заодно и ужин
подать?
Конон посмотрел на часы, криво улыбнулся.
– Да, что-то засиделись… Все за работу, бездельники! Андрий,
пойдем со мной, расскажешь о своей затее.
Боты послушно поднялись, исчезли. Я шел рядом с
Кононом, он двигался как статуя Командора, ступеньки бесшумно прогибались под
его весом. Я чувствовал жар от Конона, будто он явился из земного ядра,
где расположен ад, а если верить Обручеву, то Плутония.
– С чего начнешь? – поинтересовался Конон. –
Как вообще это делается? Дашь объявление… или как?
– Некоторые кандидаты, – сказал я, – уже есть, я
говорил. Конечно, в принципе, я еще ни с кем не говорил. Потом сообщу на
сайтах. У нас свои сайты. Чужие не заглядывают – неинтересно и
непонятно, а свои друг друга знают. Пообщаемся, будем думать. Игру ведь надо
сделать такую, чтобы и для людей умных, и для людей простых.
Конон поморщился. Я заметил, поинтересовался ехидно:
– Не любите простых?
– Не люблю, – признался он.
– Как же так?
Он громыхнул рассерженно:
– Да вот не люблю.
– Странно, – сказал я. – Вы в самом деле были
партийным работником?
– Я и тогда их не любил, – ответил он
хладнокровно. – Я не понимаю, как можно быть простым, если можно быть
сложным, интересным?.. Я не понимаю, как могут молодые здоровые парни,
взойдя на эскалатор метро, замереть как мухи и ждать, когда же эта лента
принесет их наверх? Или вниз. Это и есть простые люди. Непростые поднимаются по
лестнице даже вверх, а вниз так и вовсе бегут! Это я к тому, что простые и
непростые различаются вовсе не по уму, образованию или соцположению.
– А по чему?
Он отмахнулся раздраженно.
– А сам не видишь?
– Вижу, – признался я. – Но вас достаю вопросами…
потому что вы из тех, кто находит ответы. Чесс слово, Илья Юрьевич, я из тех
придурков, что учатся всю жизнь. Сперва я вас невзлюбил, а теперь вижу, что
даже у вас могу многому научиться.
Он зыркнул сердито.
– Особенно мне понравилась, – сказал он
саркастически, – эта поправка «даже».
Но я видел, что он явно подобрел. Возможно, льстит, что
крутой программист, человек двадцать первого века, учится у него, человека… да
нет, он тоже из нашего двадцать первого. Только старше и матерей.
Солнечные лучи били снизу, яркие и ослепляющие. На
летательном аппарате меня несет над Солнцем, снизу сухой жар, а я лечу, щурясь
и тут же снова закрывая глаза от чересчур ослепительного света. Явно над
поверхностью раскаленного Солнца, протуберанцы обжигают веки, я уже в короне,
ослепительный свет, жар…
Я чихнул, перекатился на бок, тело еще спит, глаза
закрыты, но яростный свет отражается даже от пола. Шатаясь и выставив руки как
ослепший, голым добрался до окна, пусть посмотрят из дома напротив, а если
успеют, пусть даже сделают скриншот и поставят у себя как бэкграунд, впомацку
поймал край шторы, задвинул окно, смог приоткрыть один глаз, ухватил другую за
край и с великим облегчением сомкнул их, как створками ворот рыцарского замка,
перекрыв дорогу вторжению. Узкий лазерный луч, что с шипением оставлял на стене
дымящуюся полосу, исчез.
И все равно даже сквозь шторы свет вламывается яркий,
слепящий. Солнце по ту сторону огромное, занимающее все небо. Я морщил
рожу, щурился, старался держаться спиной к окну, пока одевался. За это время
глаза привыкли, мы всегда привыкаем к любому миру, каким бы странным ни
показался вначале. Это в момент пробуждения, когда мысли поднимаются из глубины
чистые, умытые сном, еще без цепей догм, можно увидеть мир таким, какой он
есть… но уже мгновения спустя мы все видим одно и то же.
Стандартный мир, стандартные люди, стандартные реакции. Но
все же я видел, видел иной мир!
Из окна видна моя Серебряночка, блестящая, как капля ртути.
Половина автомобилей уже исчезла, это мне не установлен четкий график, даже
«от» и «до» не знаю до сих пор, просто приезжаю рано, уезжаю поздно. Конон,
плантатор или секретарь обкома, но привык, что все пашут, про отпуск
помалкивают… в моем компьютерном хозяйстве пока все в ажуре, а иначе сразу
вспомнят, что приезжаю все позже и позже…
С кухни аппетитно пахнет поджаренными гренками, под
дверь заполз бодрящий запах кофе. Я выбрел на кухню, щурясь, как китайский
герой Ли-Си-Цын.
– Здравствуй, папа!.. Ты не сказал еще, как тебе моя машина?
Он заботливо придвинул на мою сторону стола тарелку с
аппетитно поджаренными хлебцами.
– Машина?.. Мой мальчик, я не люблю машины. Вон Брэдбери,
имея два кадиллака, ходит только пешком. Он не бывал на съездах писателей,
потому что туда надо ездить…
