– Я такой и есть, – заявил он. –
А сейчас под личиной. Заходите. Лучше прямо на кухню. Знаете ли, традиция.
Но и на кухне, громадной, как вся наша с отцом квартира, я
смотрел во все глаза, поражался, хотя долгий опыт общения по Интернету мог бы
научить, что еще никогда виртуальный образ не совпадал с реальным.
– Садитесь, – велел он. – Рассказывайте.
Я сел и покорно повторил все, и снова самое важное, как
мне казалось, забыл или пропустил, а в незначащих мелочах долго путался,
увязал, как муха в патоке, поскальзывался, аки корова на льду, и тормозил, как
самый продвинутый к нулю чайник.
Он слушал не очень внимательно. Внезапно я сообразил, что он
не столько слушает, сколько рассматривает меня, опытному человеку это дает
больше, чем рассказы, ведь язык без костей, он дан человеку для того, чтобы
скрывать свои и чужие мысли, врать, брехать и вообще… говорить неправду.
Я начал успокаиваться, снова вспомнил умные доводы, но,
увы, уже как раз закончил.
Он подумал, повел рукой.
– Что вы видите, Андрий?
Я добросовестно посмотрел по сторонам. Добротная
квартира, добротная мебель, новейший комп. Евроремонт и все такое, сквозь
открытую дверь в комнату видны дорогие паласы, висячие потолки…
– Хорошая у вас квартира, – сказал я дипломатично.
– Молодежь, – ответил он с укоризной. – Не будет
из вас Шерлока Холмса. Люди моего возраста не любят перемен. Здесь должна
стоять мебель, которой пользовалась моя бабушка. Или хотя бы мои родители. Но я
сменил на более удобную, современную. Я не разделяю мнения идиотов, что в
старину даже вещи были лучше. В гараже у меня новенький мерс, хотя я
привык к волге и должен был, так считается, заканчивать на ней свой путь! Да и
вообще, Андрий, самые открытые любым изменениям на свете люди – это
писатели.
– Да-да, – поддержал я, – я слышал, что это вы,
писатели, ввели в употребление разврат, затем алкоголизм, наркоманию, даже СПИД
первым попробовал писатель…
Он расхохотался, спросил:
– Так в чем конкретно я мог бы помочь?
– Марк Сидорович, – сказал я, – конечно, каждый из
нас уверен, что только программировать трудно, а вот сценарии или романы
писать – раз плюнуть. Каждый берется в пару дней сварганить сценарий для
баймы. Но мы все видим, сколько на прилавках скучных, серых, неинтересных книг!
А ведь авторы старались. Каждый был уверен, что он – самый крутой,
оригинальный… Так что здесь мы молча и смиренно надеемся на вас. Если сценарий
будет слаб, то байму не спасет ни графика, ни продвинутый гэймплей, ни
хитроумные пазлы.
Он помолчал, спросил неожиданно:
– Хотите взглянуть на мой рабочий стол?.. Нет-нет, в комп я
вам не дам заглядывать. Даже на стол только с двух шагов, ха-ха!
Я перешагнул порог. Стол у Горецкого… да, это стол.
Настоящий стол писателя. И вообще – стол из века завтрашнего, а для
нас – нынешнего.
Их называют компьютерными. С каждым днем на рынок
выбрасывают все больше моделей, модификаций, вариантов. Большинство из этих
нелепостей отомрет, я ж помню, какие самолеты были в начале века, но у
Горецкого, пожалуй, лучший из всех.
И, что прыгнуло в глаза сразу, там есть четыре особые
полочки. Книги туда не влезут, разве что миниатюрные, к тому же там с
внутренней стороны этакие хитрые желобки… Сейчас оттуда яркими полосками
смотрят слимы игр. Штук семьдесят, если на глазок. Что значит, Горецкий играет
давно, к тому же любимые и даже не самые любимые, но заметные игры ставит на
«Золотую полку», а самое главное – не страшится, в отличие от
неустрашимого Костомара, держать игры открыто.
– Здорово, – признался я искренне. – Я просто
с копыт!
– Да нет, – ответил он, – это вы молодец.
Я вообще-то про игры помалкиваю, а ко мне не так уж и много народу ходит.
К тому же я в кабинет не приглашаю. Есть кухня, есть гостиная, веранда. Вы
угадали верно. Я играю давно и… азартно.
– Вас знают только по книгам, – сказал я. – Другие
то и дело по ящику, в газетах портреты, интервью, хвастливые заявления о своих
творческих планах… А вас никто не знает даже в лицо.
Он отмахнулся с явным раздражением.
– А зачем писателя знать в лицо? Нынешняя
вседозволенность выплеснула всю грязь из наших душ, которой раньше стеснялись,
скрывали… Теперь все грязное белье наружу! Нет-нет, не спорьте: у писателя
свято только творчество, а все остальное – грязное белье. Сплетня –
это плохо, так считали всегда. Обсуждать поступки человека за его спиной –
мерзко. Конечно, и сплетничали, и обсуждали, но все тайком, шепотом, и всегда
знали, что делают нехорошо. Сейчас же, когда в центре мира поставлен
ма-а-а-аленький человечек Достоевского, все маленькие… а их абсолютное
большинство! – с восторгом вышли из подполья. Газеты заполнены сплетнями,
слухами, перемыванием костей. Вон лежит газета, я уже отказался от подписки,
называется «Обзор книг». До этой перестройки она и занималась обзором книг, а
теперь как с цепи сорвалась: одни интервью, рассказы, кто с кем спит, кто у
кого украл, кто кого нагрел, какой писатель у какого жену увел…
Я возразил:
– Марк Сидорович, но это ж так интересно! Простому человеку.
Очень даже простому.
– Кто спорит? Но какое отношение к литературе? Так и сказали
бы «Обзор нижнего белья писателей»!.. А то сенсации им подавай…
Я сказал осторожно:
– Вот потому и говорят про вас, что вы человек…
некоммуникабельный, что ли.
Он усмехнулся.
– Да ладно, я знаю, что говорят. Чванливый, заносчивый,
злой, надменный, раздражительный.
Я с неохотой признался:
– Да, это так. Я с ними спорю, я ж вас знаю совсем не
таким. Но они мне хором!
– Они правы, – ответил он спокойно. – И ты
прав. Ничего, что я на «ты»? Дело в том, как бы это тебе объяснить… Вот тебе, я
думаю, уже в своей жизни приходилось делать какую-то переоценку ценностей, которых
ты придерживался ранее? Ага, приходилось. То есть поднимаешься еще на одну
ступеньку своего развития. В этих случаях всякий раз оглядываешься назад и
говоришь: эх, каким дураком я был! Прямо-таки идиотом. Верно?
– Верно, – признался я. – А что, и вы так?
– А ты думал, я таким вот умненьким родился?.. Так вот,
когда так говоришь, что, мол, каким идиотом я был раньше, то подразумевается,
что теперь-то самый что ни на есть умный. Это тоже верно, так как по сравнению
со всеми предыдущими своими личинками сейчас – ого-го!.. Только этот
оптимист не подозревает, что у него впереди еще не одна линька. И, поднявшись
на очередную ступеньку, он и про этот период скажет: эх, каким я кретином был,
что думал, что говорил! Понимаешь?
В моей голове заскрипели платы, искра пошла по чипам и
наконец выдала осторожный вопль:
