– Красиво, – сказал я.
Вероника заколебалась, похвалить или нет, все-таки это не природное
явление, а сделано руками человека, что ж тут хорошего, из рук человека разве
выйдет что-то приличное, с другой стороны – уже старина, а в старину, как
известно, «все было лучше».
– Да, – согласилась она наконец, – неплохо. Хоть и
грубовато, конечно.
Мощные струи поднимаются на высоту трехэтажного дома, там
рассеиваются, воздух здесь чистый, свежий, без намека на пыль, а другие струи
наполняют бассейн, дети и взрослые садятся на широкий бордюр, достают
пригоршнями чистую холодную воду, брызгаются.
Кто-то разулся и вообще полез в воду. Вероника фыркнула и
потащила меня прочь.
Я отчаянно трусил, что эта ВДНХ вот-вот кончится, но мы
шли по прямой, а она не кончалась, и тогда я пошел на отчаянный трюк: изобразил
жгучий интерес к какому-то бизону на постаменте, развел руками:
– Какая красотища!.. Только не пойму, а где же всадник?
Вероника удивилась:
– Какой всадник?
– А это разве не родео? – спросил я. – Как-то
странно ставить памятник быку, а не всаднику… Конечно, политкорректность –
это немало, но…
Она расхохоталась:
– Это же павильон животноводства! Здесь собраны все
достижения… А быки наши в те годы были в самом деле лучшие в мире. Не
веришь? Зайдем, я тебе все покажу.
Павильон животноводства оказался сам по себе огромным, как
стадион, а вокруг него, как поросята вокруг свиноматки, еще и куча небольших
павильонов для овец, свиней и прочих пернатых.
Я ходил за Вероникой, как щенок, смотрел на нее
влюбленными глазами, но, когда она поворачивалась ко мне, я изображал бурный
интерес к животным, хотя, естественно, я интересуюсь ими только в хорошо
прожаренном виде.
Потом я воспылал интересом к пчеловодству, к рыбоводству.
Видел и громадный павильон «Электроника», но наступил на горло своей песне,
ощутил, что такому светлому ангелу моя техника ни к чему, ни к чему…
Когда вышли из павильона «Лесоводство», был вечер, небо
медленно темнело. Разом вспыхнули фонари, а редкие звезды сразу потускнели.
Вероника шла тихая, торжественная. Оранжевый свет фонарей
окутывал ее фигуру как прозрачным одеялом. Я вздохнул, она быстро
взглянула в мою сторону.
– Что-то случилось?
– Красиво, – выдавил я. – Как красиво…
Он повернула голову, словно хотела проследить за
направлением моего взгляда. Останкинская башня выглядела как странная
марсианская мечеть, слева от нее повис диск луны, странно пепельно-серый
пополам с охрой, а внизу блистал неземной город, яркий и загадочный.
Я ощутил, что поздним вечером, когда во всех окнах
свет, когда еще никто не спит, город действительно сказочно красив, прекрасен,
блистающ, как новогодняя игрушка.
– Да, – сказала она, – это небо… Эти звезды!..
И чистый воздух…
– Да-да, – торопливо подхватил я. – Это небо…
И мы, значит, под этим небом.
Мы вышли из ворот, дальше жилые дома. Освещение вроде бы
везде одинаковое, электрическое, однако все темные дома даже темны по-разному:
есть с коричневым оттенком, есть с зеленоватым, есть синие или лиловые. На
первый взгляд они все темные, даже черные, а в темноте, как известно, все кошки
серы, а в глазу недостает не то палочек, не то колбочек, и глаз в сумерках
перестает различать цвета, однако ночью различает, да еще как различает!
А сама Останкинская подсвечена снизу, вообще, странный
эффект дает подсветка снизу, смотришь на привычные вещи, как будто впервые
увидел, они становятся и новее, и загадочнее, и чудеснее, и чем-то маняще
недостижимыми, как проехавшая на большой скорости красивая женщина в мерсе.
Город еще не спит, рано, но сейчас то ли чемпионат мира по
футболу, то ли рабыня Изаура снова плачет, улицы пустые, две трети окон темные.
По проезжей части проползла поливалка, мокрый асфальт чернее
самой ночи, это море разлитой адской смолы, но я с трепетом смотрел вперед на
сверкающий факел подсвеченного снизу мощными прожекторами здания. Это горящий
кристалл, огромный меч бога, только что вынутый из небесного горна. Если в
жилых домах горят оранжевым окна, то здесь все окна черны, как грех, зато ярко
освещены боковые панели, все вертикальные и горизонтальные промежутки, уступы.
Все окна ровными черными квадратами смотрят темно и загадочно, уснувшие до
восхода солнца, а сейчас царство совсем других сил…
Дальше дом попроще, не то казино, не то какой-то Дворец
культуры или спорта. Половина окон освещена, здание как будто заполнено медом,
свет мягкий, сладкий, оранжево-желтый, окна горят в беспорядке, этот дом
типично московский с его неприятием порядка, организованности, симметрии…
Вероника все чаще поглядывала на меня искоса. Я шел как
по звездам, душа истончилась, мне хотелось петь и плакать одновременно.
– Что с тобой? – спросила она тихо. – Тебя всего
трясет.
– Ты права, – выдавил я. – Ну, когда говоришь
насчет кофе… Перепил.
– Кофе – яд, – проговорила она негромко.
– Да, – согласился я. – Хоть и очень медленный.
Я чувствовал, как между нами проскакивают искры. Мой
жар по инфракрасному EEE-1394 переливался в ее тело, я видел румянец на ее
щеках, а взгляд, который она бросала на меня, становился все испуганнее и
несчастнее.
– Вот мой подъезд, – произнесла она.
– Да…
– Тебе пора.
– Да… Нет, я посмотрю, нет ли там всяких-разных… что
почтовые ящики жгут. Напугают тебя, гады… Всех бы разорвал на части, чтоб не
смели, даже не думали…
Она сунула в щелочку домофона магнитный стержень, пискнуло,
дверь дрогнула. Вероника вошла первой, я следом. Вероника направилась почему-то
не к лифту, в той стороне лестница, я увидел в слабом свете засиженной мухами
лампочки ее бледное лицо.
– Иди, – сказала она совсем тихо. – Моя квартира
на третьем этаже. А лифта ждать долго…
– Да-да, – согласился я, – иду…
– Иди, – повторила она настойчиво. – У меня
родители не спят. Я не хочу, чтобы они увидели тебя…
– Да, – сказал я хрипло, – да, ты права.
Она все замедляла шаг. Я догнал, площадка между первым
и вторым этажом, окно, широкий подоконник, за окном чернота, пара звезд, вместо
блеклой луны яркий, но далекий фонарь.
Ее лицо казалось сильно похудевшим. Глаза исчезли в темных
провалах, губы выглядели совсем черными. За спиной окно, чернота ночи, я сделал
шаг, она отступила и уперлась спиной в подоконник.
Я осторожно взял ее за плечи. Она пыталась
отстраниться, но жар уже охватил тела, и, отстранившись головой, она невольно
прижалась нижней частью живота. Дрожь пронзила мое тело, и тут же от кончиков
ушей до пят меня заполнило ровным сильным жаром.
