– Скорее кошмар, – пробормотала я, подумав, что Куконину тоже будет не смешно.
Милиция наверняка назначит его первым подозреваемым. А может, не только первым, но и единственным. А чего долго искать? Вот он, готовенький преступник, хватай – и за решетку! Впрочем, я не стала говорить об этом Томочке, ей и без того волнений хватило. А Куконин взрослый дядя, вполне может позаботиться о себе сам.
– Тебе сейчас не стоит оставаться одной, – сказала я. – Может, позвонишь маме?
– Мамы нет, она умерла в прошлом году, – печально отозвалась Томочка.
Я вспомнила заинтересовавшую меня фотографию и нашла способ, как мне показалось, тактично удовлетворить свое жгучее любопытство:
– А другие родственники или просто близкие люди у тебя есть? Я видела в комнате твою фотографию с мамой и каким-то молодым мужчиной. Это твой жених?
– Фотографию? – Томочка замолчала.
Я подумала, что ее амнезия может оказаться довольно обширной. Все-таки имеет смысл обратиться к специалисту!
– Ах, фотография! – девушка встала и прошла в комнату.
Я, разумеется, последовала за ней.
– Вот эта? – Томочка сняла с полки стеклянную рамку и перевернула ее тыльной стороной.
Сквозь прозрачный пластик я увидела «изнанку» снимка. Там черным по белому аккуратным школярским почерком было написано: «В день юбилея с сыном Зауром и дочерью Тамарой».
– Это Заур, мой брат, – объяснила Томочка.
Я только хлопнула глазами:
– Вы совсем не похожи!
– Он мой сводный брат и очень похож на своего отца, адыгейца. Кавказская кровь горячая и крепкая, ее ничем не перебьешь, так что маминого Заурчику ничего не досталось, – бледно улыбнулась Дюймовочка. – А мой папа был маминым вторым мужем.
– Тогда все понятно, – сказала я – и соврала.
Ничего, ну ничего я не понимала! Какой Заур? Это же Ашот! Ашот Гамлетович Полуянц, и не адыгеец он, а армянин! Хотя, конечно, и Адыгея, и Армения – это все Кавказ.
– Брат в нашем городе живет? – спросила я.
– Да, но видимся мы с ним крайне редко, – ответила Томочка, возвращая на место фотографию. – После смерти мамы нас мало что связывает, а сегодня уж точно неподходящий повод для встречи.
– Почему? Ты попала в беду, тебя обидели, а братья должны защищать своих сестер! – заявила я, вспомнив, как близко к сердцу принял мои проблемы Зяма.
– Ты говоришь так, словно сама с Кавказа! – не без ехидства заметила Томочка. – Заурчик с готовностью меня защитит, нет сомнений, только мне этого совсем не хочется.
– Почему?!
– Потому что он первым делом убьет Куконина, а уже потом будет разбираться, кто виноват! Ты разве не знаешь горцев? Заурчик захочет смыть обиду кровью!
– Страсти-то какие! – пробормотала я, опасливо поглядев на Заурчика, согревающего ладонью рукоятку кинжала.
Кинжал, впрочем, был вполне обыкновенный, не то, что серебряный уникум с рысьими глазами у Ашота. Или правильнее сказать – в Ашоте? Я совсем запуталась.
– Но ты права, я, пожалуй, лягу, – сказала Томочка, обессиленно опускаясь на диван. – Захлопнешь дверь, когда будешь уходить, ладно?
Я поняла, что меня выпроваживают, но нисколько не обиделась. Ей и впрямь лучше отдохнуть, поспать, а я уже выполнила свою миссию – посочувствовала, помогла, чем смогла.
Томочка улеглась и завернулась в плед, а я выключила свет в прихожей, проверила, закрыт ли на кухне газ, пожелала бедняжке скорейшего выздоровления и ушла. Наружную дверь, как Томочка и просила, я захлопнула и на всякий случай еще немного подергала, проверяя, закрылся ли замок.
На шум из соседней квартиры снова высунулся недремлющий очкарик со своим букетом. Увидев меня, он попытался спрятаться обратно, но я крепко ухватила его за предплечье, подтянула к себе поближе и проникновенно сказала:
– Слушай, Ромео! Томочка неважно себя чувствует, и ей сейчас гораздо больше, чем любые знаки внимания, нужны тишина и покой. Хочешь сделать принцессе приятное – охраняй ее башню, как верный дракон.
– То есть? – озадаченно выдохнул очкарик.
Очевидно, в героической роли огнедышащего стража он себя как-то не представлял.
– То есть сиди себе на ближних подступах и приглядывай, чтобы спящую красавицу не тревожили никакие бармаглоты!
– А если вдруг? – встревоженно спросил очкарик, проникаясь важностью своей миссии.
– Тогда не парься и лупи их промеж рогов! – разрешила я и зашагала вниз по лестнице.
Того жирного бармаглота, которого я самолично свалила с копыт, врезав ему по месту произрастания рогов, внизу уже не было. Зато во дворе стояла знакомая красная тачка господина Куконина, и сам Юрий Павлович сидел за рулем, нервно барабаня пальцами по кожаной оплетке. Я увидела это, потому что не поленилась подойти поближе к иномарке и заглянуть в окошко со стороны водителя.
– Сидите? – язвительно спросила я безрадостно призадумавшегося Куконина. – И правильно, привыкайте: лет пять сидеть придется, я думаю!
Куконин подпрыгнул, стукнулся макушкой о потолок машины и ойкнул.
– Ничего, шишки не будет, – успокоила я. – То ли дело у бедняжки Томочки – и шишки, и ссадины, и синяки!
– Инна, это вы? – Куконин узнал меня и с новой прической. – Вы у Томочки были, да? Как она?
Я немного помолчала, раздувая ноздри в сердитом сопении, но потом все-таки ответила – если это можно было считать ответом:
– А как вы думаете?
– Пожалуйста, Инна! – задергался он. – Садитесь в машину, давайте поговорим!
– Не о чем мне с вами разговаривать! – заявила я, но в машину все-таки села.
Мне вовремя пришли на ум два веских аргумента в пользу предложения господина Куконина. Первый – что его вина еще не доказана. Второй – что в машине несравненно теплее и уютнее, чем на продуваемой ледяным ветром троллейбусной остановке, а беседу о Томочкином самочувствии мы вполне можем провести по дороге к моему дому.
Я залезла в машину, сложила руки на коленях и строго посмотрела на Юрия Павловича.
– Как там Томочка? – робко повторил он.
– Плохо, – отрезала я.
Куконин жалобно моргал, вымогая подробностей, и я нехотя объяснила:
– Врач ее осмотрел и зафиксировал различные травмы, справка уже в милиции.
– Травмы серьезные?
– А вы не знаете?
Куконин побагровел:
– Инна, клянусь вам, я тут совершенно ни при чем! Я уложил Томочку в постель, она сразу уснула, и я ушел!
– Положим, вы ее не уложили в постель, а бросили туда, стукнув головой о деревяшку! – напомнила я.
