На подходе к гастроному кулинар-изобретатель остановился, поднял глаза к небу, припомнил свой экспериментальный рецепт и мысленно еще раз произвел расчеты, в результате которых убедился, что творога нужно покупать не три кило, а все-таки три двести. За этим важным делом Борис Акимович едва не забыл о просьбе дочки сорвать со стены гастронома листовку с комплексным объявлением о наборе грузчиков и возврате носков. Его память освежило появление в поле зрения двух бойких девиц с кипами концертных афиш. Одна девица внахлест ляпнула на стену пару красно-белых плакатов, другая следом прилепила одну бело-синюю афишу. Близорукий Борис Акимович не разобрал, что на них написано, разглядел только общую цветовую гамму. Вспомнив о дочкином наказе, он торопливо охлопал себя по карманам и огорчился:
– Ай-яй-яй! Очки-то я забыл!
Без очков нечего было надеяться прочесть текст и таким образом отыскать нужную листовку, однако Борис Акимович – бывший военный – не привык отступать перед трудностями и обманывать ожидания любимой дочери. Он всегда выполнял свои обещания, а преграды брал штурмом. Отставной полковник упрямо выпятил подбородок, немного подумал и принял решение:
– Если нет возможности провести точечную бомбардировку, проведем ковровую!
Это означало, что придется потрудиться и оборвать со стены все бумажки до последней, вне зависимости от их цвета, размера и содержания, выяснить которое, увы, не представлялось возможным. Борис Акимович скрутил матерчатую сумку в клубок, затолкал его в карман, подвернул манжеты куртки и таким образом максимально освободил руки для предстоящей работы.
– Начнем наступление ударом с правого фланга! – постановил он и решительно направился к означенному углу гастронома.
У служебного входа магазина расслабленно курили водитель хлебного фургона Саша и худосочный испитой мужичонка – единственный гастрономовский грузчик Миша. Они только что закончили разгружать машину и теперь наслаждались заслуженным отдыхом, который у Миши обещал быть непродолжительным: вот-вот должен был подъехать фургон молкомбината.
– Блин, запарился я за двоих ишачить! – часто пыхая горячим дымом, жаловался упитанному флегматичному Саше хилый и желчный Миша. – По штату нам тут положено два грузчика, но Ваську Коноплева как уволили за кражу, так на его место никто и не просится.
– Пусть ваша Пална объявление даст, – безразлично посоветовал Саша.
– Да вон они, объявления, в ряд на стене висят, никому не нужные! – Миша махнул было на указанные объявления и вдруг заметил гражданина, проявляющего к листовкам откровенно нездоровый интерес. – Я не понял, что там делает этот типан в шляпе?
Типан в шляпе, он же – отставной полковник Борис Акимович Кузнецов, аккуратно поддел краешек первого в ряду объявления хвостиком металлической расчески, с треском разлучил бумагу со штукатуркой и поискал глазами мусорную урну. Не найдя таковой, он вынул из кармана мягкий ком, развернул матерчатую сумку, сунул в нее первое сорванное со стены объявление и потянулся за вторым.
– Может, он как раз в грузчики наняться хочет? – предположил Саша. – А объявления обрывает, чтобы избежать конкуренции!
– В такой шляпе – в грузчики? – с сомнением проговорил Миша, собственную голову которого укрывала грязно-синяя вязаная шапочка с растрепанным желтым помпоном, похожим на канарейку, истерзанную кошкой.
Словно подтверждая сомнения грузчика, импозантный Борис Акимович переместился на шаг влево и дернул за отставший краешек свеженаклеенную афишу, зазывающую горожан на концерт знаменитого певца Ковбаскова. Стало ясно, что объявлениями о найме грузчиков странный интерес типана в шляпе к прокламациям не ограничивается.
– Что-то не помню я такой звезды эстрады! – не в тему пробормотал водитель хлебного фургона. – Кто такой этот Ковбасков?
Тут Борис Акимович с легкостью оборвал одну бело-синюю и пару красно-белых афиш, небрежно прилепленных внахлест, одна на другую, и выяснилось, что гастрономической фамилией Ковбасков расклейщики афиш наградили певца Баскова.
– Знаю такого! – водитель Саша вздохнул с облегчением.
Грузчик Миша, наоборот, набычился и повторил:
– Это что же он, получается, делает?
– Может, макулатуру собирает? – предположил Саша, наблюдая, как аккуратный Борис Акимович запихивает скомканные афиши в поместительную хозяйственную сумку.
– Получается, он лишает меня последней надежды! – с растущим возмущением воскликнул Миша. – Если не будет объявлений, откуда возьмется новый грузчик?!
Он выплюнул окурок, злобно затоптал его и побежал в подсобку жаловаться на происходящее грозной женщине – директрисе Ольге Павловне.
– Срывает объявления? – подняла брови Пална.
Брови у нее были кустистые, большие. У нее все было большое: большое рыхлое тело, большой шиньон на макушке, большой мясистый нос, а на нем большие очки в такой массивной костяной оправе, словно ее сделали из черепахи, застреленной дуплетом из двустволки.
– Повадились вредители пакостить! – директриса тряхнула большими отвисшими щеками, как рассерженный бульдог, и решительно придвинула к себе телефон.
Она продела толстый указательный палец в дырочку на телефонном диске, царапнула крепким ногтем цифру «ноль», провернула диск и сноровисто переставила палец в дырочку с «двойкой».
– Позавчера какой-то гад расписал дверь краской из баллончика, вчера кто-то фонарь над дверью расколотил, а теперь, значит, у нас происходит порча наглядной агитации и рекламных материалов! – бурчала Пална.
Дождавшись ответа, она сразу же повысила голос:
– Алло, милиция?!
– Привет! Что случилось? – с порога спросила я Трошкину.
– Доброе утро, Аллочка! Позавтракаем вместе? – прощебетала мамуля, вручая той миску с теплыми оладушками.
Званый завтрак как хороший повод для раннего визита к подружке придумала я. Раньше времени расстраивать мамулю смутными тревогами я не стала, решила предоставить это Трошкиной.
– О, что-то вкусненькое! – пошевелив носом над полотняной салфеткой, укрывающей картофельно-яблочные драники, сказала Алка и понесла миску на кухню. – Тогда сначала покушаем, а потом поговорим.
– Боишься, что у нас пропадет аппетит? – наступая ей на пятки, шепотом спросила я.
Эта опасность казалась маловероятной. У меня лично аппетит пропадает даже реже, чем чувство юмора.
Мы расселись за столом, покрытым клеенчатой скатеркой в прелестных ромашках, и со вкусом позавтракали. Трошкина была молчалива, но кушала хорошо. Однако, как только из миски ушел последний оладушек, Алка тяжко вздохнула, поднялась из-за стола и ушла в комнату, даже не сказав свое обычное: «Спасибо, все было очень вкусно!»
– Аллочка чем-то расстроена? – облизнув испачканные сметаной пальчики, спросила мамуля.
– Боюсь, сейчас мы разделим ее чувства, – пробормотала я, спешно переставляя посуду со стола в мойку.
