– Документики попрошу, – без эмоций сказал Борису Акимовичу Кузнецову дежурный в отделении милиции.
– Товарищ лейтенант, я уже говорил младшему сержанту, что у меня при себе нет никаких документов! – терпеливо и вежливо ответил Борис Акимович.
Как бывший военный, он понимал, что порядок есть порядок, положено спросить документики – их и спрашивают, поэтому старался сохранять спокойствие и проявлять рассудительность. Это выгодно отличало его от других задержанных. Например, какая-то усохшая дама малопрезентабельного вида, пребывая в зарешеченном помещении, одиноко, в замедленном темпе выплясывала камаринскую и при этом немелодично напевала в такт своим фольклорным па:
– А не послать ли нам гонца да за бутылочкой винца? Й-эх!
– Я не предполагал, что мне могут понадобиться документы, – без одобрения покосившись на певунью-плясунью, объяснил Борис Акимович безразличному дежурному. – Посмотрите, в каком я виде! Я же всего на одну минутку выскочил в гастроном, только чтобы молочного купить…
– Молочка купить, фонари побить, афиши попортить, – меланхолично продолжил за него дежурный, параллельно делая какие-то записи.
– А вот фонари я не бил! – с достоинством возразил Борис Акимович, тем самым косвенно признав свою вину в злостной порче афиш.
Дежурный лениво поднял на него глаза, и внезапно взгляд его утратил глубокое равнодушие. Показывая милицейскому товарищу, в каком виде он вышел из дома, Борис Акимович распахнул пальто, под которым пламенел алыми болгарскими маками нарядный льняной фартук. Точь-в-точь такой же кухонный аксессуар имелся у невыносимой женщины, приходившейся дежурному тещей. Одна мысль об этой родственнице по женской линии надолго лишала ко всему привычного милиционера душевного равновесия и благодушного настроения.
– Та-ак! – протянул он, неотрывно глядя на маковый фартук Бориса Акимовича и наливаясь дурной кровью, как фурункул.
Пластмассовое стило, на которое разволновавшийся дежурный нажал слишком сильно, с треском сломалось.
– А не послать ли? – мелодично всхлипнула выкаблучивающая Рюмка.
От полбутылки бананового ликера, залпом выпитого на пустыре, ее в теплом помещении развезло, как весенний проселок.
– Будь моя воля, посадил бы я вас лет на десять! – сверля взглядом самый крупный фартучный мак и мысленно адресуясь к ненавистной теще, пробормотал дежурный.
Слов его Борис Акимович не расслышал, но взгляд заметил и значение его оценил совершенно правильно. Это выражение бессильной злобы он не раз видел в глазах пленных душманов на Афганской войне.
– Вы позволите от вас позвонить? – не слишком надеясь на положительный ответ, кротко спросил отставной полковник.
– Конечно, нет! – злорадно ответил дежурный.
Ему страстно хотелось надеть фартук с маками на манекен в милицейском тире и расстрелять по нему пару обойм.
– Что в сумке? – отрывисто, как злая служебная овчарка, пролаял дежурный.
Борис Акимович смутился и промолчал.
– Посмотрим, – зловеще сказал лейтенант.
Он потянулся к ручной клади задержанного и извлек из распухшей, как подушка, матерчатой сумки кипу мятых бумаг.
– Требуется грузчик, приезжает цирк, пропала собака, поет Николай Басков, верну за вознаграждение, сдам комнату семье из двух студентов, – скороговоркой прочитал он несколько объявлений подряд, не споткнувшись даже на двусмысленном тексте про однополую студенческую пару. – Ага, вот оно!
Дежурный обличительно потряс перед лицом потупившегося Бориса Акимовича красной бумажкой с текстом, выписанным жирным фиолетовым маркером.
– Вот же написано вам, гражданин, русским языком, черным по красному! «За умышленную порчу рекламных объявлений штраф пятьсот рублей»!
– Кому платить? – с истинно военной прямолинейностью спросил Борис Акимович, с готовностью вытаскивая из кармана бумажник.
– Действительно, кому? – дежурный сдвинул фуражку и почесал примятый околышком висок.
Борис Акимович, тактично не помогая ему в решении этого деликатного вопроса, спешно пересчитывал имеющуюся у него наличность. К сожалению, планировавшаяся покупка молочной продукции не предполагала значительных финансовых затрат, поэтому до пятиста рублей в бумажнике не хватало почти двух сотен. Борис Акимович испытующе посмотрел на дежурного. Лицо лейтенанта в момент тягостных раздумий над судьбоносным вопросом «Брать иль не брать?» уже утратило непримиримую душманскую враждебность, но еще не приобрело того буддистского благодушия, при наличии которого штрафуемый мог бы надеяться на весьма значительную скидку в сорок процентов от назначенной суммы.
– Не послать ли нам гонца за бутылочкой винца? – вновь настойчиво запела Рюмка.
– Дорожкин, вышвырни ты эту солистку! Вшей нам тут напустит, Монсеррат, так ее, Кабалье! – сердито рявкнул не вовремя потревоженный дежурный.
– Так она, это, сапоги у мужика украла! – ответил патрульный.
– Потерпевший заявление написал?
– Так, это, напишет, когда протрезвеет!
– Мы писали, мы писали, наши пальчики устали! – плаксиво напел невидимый Козулькин, которого в духоте ментовки разморило после выпитой водки.
– Дорожкин, вышвырни и этого! – вызверился лейтенант. – Блин, не отделение, а фабрика звезд какая-то!
– А не послать ли? – игриво вякнула Рюмка.
– Послать!!! – согласным криком ответил раздерганный дежурный. – Дорожкин, пошли обоих куда подальше!
– А не послать ли нам гонца за деньгами для штрафца? – задумчиво пробормотал Борис Акимович Кузнецов.
С этими словами он испытующе поглядел на торжествующую Римму Кондачкову, выступившую из зарешеченного помещения в режиме задорной плясовой.
На ходу самодеятельная артистка кокетливо подергивала верхними конечностями и притопывала нижними. На ногах у нее снова были старые галоши, зато на плечах лежал добротный пуховый платок. И свой лимит везения на сегодня Рюмка еще не исчерпала! Она поняла это, когда благообразный мужчина в шляпе и оригинальном набрюшнике из цветастой ткани остановил ее вежливыми словами:
– Уважаемая! Не хотите ли вы заработать пятьдесят рублей?
Глава 14
– Если папа спросит, где я, скажешь, что я поехала на станцию техобслуживания, привести в порядок машину, – инструктировала мамуля, вертясь перед зеркалом. – У меня что-то барахлит дверной замок.
Для поездки на станцию техобслуживания она облачилась в палево-розовый костюм от Шанель, ботильоны из сиреневой кожи и фетровую шляпку с оторочкой из серебристой норки. На отвороте костюма сверкала серебряная брошь с большим топазом и такой длинной, крепкой булавкой, которой при желании запросто можно было бы пробуровить зимнюю резину «КамАЗа». Булавка одна более-менее соответствовала стилистике авторемонтной мастерской, и я порадовалась, что подозрительного и ревнивого папули нет дома.
