– Где сосны рвутся в небо! Где быль живет и небыль! Умчи меня туда, лесной олень!
Закончив припев, мамуля смолкла, и в тишине, не заполненной честно заработанными ею аплодисментами, я громко ответила:
– Ясно!
Сказанное относилось не к погодным условиям в тайге, где в разных направлениях рвутся сосны и олени, а к скрытому приказу, содержащемуся в мамулином песнопении. Запоминающаяся мелодия песни про оленя – это был наш с ней тайный сигнал, призыв к тихому и незаметному отступлению. Сколько раз я сама вдохновенно распевала про оленя, задерживая у парадного крыльца нашей дачи навязчивых поклонников мамулиного писательского таланта, жаждущих лицезреть своего кумира и получать автографы! А мамуля тем временем совершенно по-онегински удалялась в поля с черного хода. И сколько раз мамуля, увлекая в дальнюю комнату некстати появившегося Дениса Кулебякина, насвистывала это «Умчи меня…», позволяя мне тихо сбежать из дома и присоединиться к подружкам на девичнике!
Получив сигнал, я не стала мешкать и быстро отступила за спины тетушек. Клавдия Васильевна, оставшаяся на передовой в одиночестве, вынужденно приняла командование на себя. Хорошо поставленным голосом с точно выверенным соотношением ласковых и укоризненных интонаций воспитательница с сорокалетним стажем поинтересовалась, долго ли бедных женщин будут держать в сыром помещении в неподобающем сезону и ситуации облачении? Тетушки-бабушки тут же загомонили в поддержку требования, замаскированного под вопрос.
– Если я немедленно не переоденусь в сухое, у меня радикулит разыграется! – пригрозила одна из старушек.
Остальные дамы воспользовались моментом, чтобы озвучить краткий перечень собственных болячек, способных быстро и фатально обостриться в результате переохлаждения.
– Туда нельзя! – вновь оглянувшись, сказал милицейский парень.
– А мне лично туда и не надо, мои вещи вот в этом шкафчике! – свирепо огрызнулась одна из тетушек.
Размахивая полотенцем, она решительно выступила вперед и открыла ближайший шкафчик в первой линии, а затем сорвала с головы резиновую шапочку, шмякнула ее на скамейку и, ожесточенно сопя, принялась стягивать с пухлых плечиков лямки купальника.
– И мой шкафчик тут, вот он! – стихийное стрип-шоу пополнила еще одна возрастная участница.
Вызывающе поглядывая в сторону смущенного милицейского товарища, тетки принялись переодеваться. Дамы, чьи вещи остались на закрытой для доступа территории, зашумели громче прежнего. Вслед попятившемуся парню полетели крики:
– Нет, вы что думаете, мы будем тут стоять и мерзнуть?
– А пойдемте, бабоньки, без разрешения! Не имеют они права нас задерживать, мы им не арестанты!
– Да мы их грудью выдавим! – азартно выкрикнула одна из толстух, явно радуясь возможности продемонстрировать свои более чем весомые достоинства в жарком деле – ее груди, способные выдавить из помещения сборную Японии по сумо, воинственно выпятились.
– А ну, цыц! – гаркнул, выкатившись из-за стенки, невысокий толстый дядька, похожий на одного из героев мультфильма «Колобки идут по следу». – Живо всем успокоиться!
А парню в свитере и джинсах он велел:
– Соколовский, организуйте выдачу гражданкам их личных вещей и одежды.
У Колобка был командный голос, пресекавший порыв к непослушанию на корню. Тетушки-бабушки враз притихли и отступили за демаркационную линию в коридорчик. Соколовский опасливо приблизился, собрал во вместительную, как суповая миска, ладонь ключики от шкафчиков и засновал в челночном режиме туда-обратно, таская озябшим теткам охапки их барахла.
Я получила свое добро одной из последних, но это не помешало мне одеться раньше других. Пока тетушки-бабушки, ворча и толкаясь локтями, неловко переоблачались в тесном коридорчике, я вернулась в душевую, под шум капели из плохо закрученного крана проворно переоделась и, не дожидаясь новых распоряжений, выскочила в зал бассейна. Там было пусто, только вдоль бортика ходила тетка с шваброй.
– Кого там убили-то? – кивнув на дверь душевой, с боязливым интересом спросила она.
– Значит, в раздевалке кого-то убили! – сделал закономерный вывод мой внутренний голос. – Тогда понятно, почему туда никого не пускают. А мамуля тут, интересно, при чем?
– Не знаю! – сердито буркнула я, что вполне сошло за ответ на вопрос любопытной уборщицы.
– Во всяком случае, убили не мамулю, она-то жива, раз песни распевает! – угадав мою тревогу, утешил меня внутренний голос.
Я толкнула дверь с табличкой «Служебный выход» и оказалась в предбаннике с фенами. Все до единого агрегаты были свободны, но я пренебрегла сушкой волос. Слева от меня, за стеклянной перегородкой, был пустой тренажерный зал, справа – дверь женской раздевалки, и вот за ней-то происходило немало интересного. Я слышала шум голосов, звуки шагов и отдаленный ропот тетушек-бабушек, активно шуршащих одежками и кульками. Мне очень хотелось заглянуть в помещение, но дверь была закрыта, и замочной скважины в ней не нашлось. Что там делает мамуля? И зачем она поспешила отправить меня из раздевалки? Послала за помощью?
– Тогда не теряй времени, вызывай кавалерию! – посоветовал мне внутренний голос.
Я поискала в сумке телефон и вспомнила, что он у меня в кармане шубки. У меня там даже два мобильника, свой и чужой! Я без помех спустилась на первый этаж, но до гардероба не дошла, потому что прямо на выходе в холл попала в лапы еще одного дюжего молодца типичной милицейской наружности.
– Из бассейна? – безошибочно догадался он, взглянув на мои влажные волосы. – Никуда не уходим, группируемся в кафе.
Молодец протолкнул меня в стеклянную будку маленького кафетерия и закрыл выход своей широкой спиной.
– Отлично! – с сарказмом сказала я и испытующе взглянула на юного буфетчика, лопоухонького паренька с коротко подстриженными каштановыми волосами.
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами испуганного чебурашки.
– У вас есть горячий шоколад? – подойдя к прилавку, спросила я.
– Пятнадцать рублей.
Я достала кошелек, открыла его, выудила сторублевую купюру и положила ее на прилавок.
– Горячий шоколад и пирожок с курагой.
Милицейский молодец повернулся ко мне спиной.
– А телефон у вас есть? – шепнула я чебурашистому юноше, отведя его руку со сдачей.
Телефон был, и добрый юноша передал мне его без расспросов, за что я прониклась к нему глубочайшей благодарностью, которую семьдесят пять рублей чаевых выражали лишь отчасти. Милицейский молодец выдвинулся ближе к лестнице, по которой плотным косяком пошли тетушки-бабушки, и принялся загонять их в кафе. Я прикрылась плечиком и под шумок позвонила домой.
– Апартаменты фамилии Кузнецовых! – объявил папуля важно, как дворецкий английского поместья.
