Плыл он тяжелее, медленнее. Глаза начало щипать от морской воды. Когда поднимал голову, перед глазами метались белые и серебряные точки, стоял туман, в котором все расплывалось. Но Мэнни продолжал плыть. Он решил, что через пятьдесят гребков остановится, оглянется, полежит на спине… Теперь он точно знал, что это величайшее наслаждение, которое человечество смогло придумать за всю свою историю. Он считал гребки. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… Внезапно его осенило: «Боже, а вдруг француз лысый?» Он попытался вспомнить, как выглядела голова мужчины, отплывающего от перевернутой лодки. Она как-то странно поблескивала. Точно лысый, в отчаянии решил Мэнни. Все идет наперекосяк.
Он начал считать снова. Дойдя до тридцати пяти, понял, что пора передохнуть. Но уговорил себя еще на пять гребков и лишь после этого перевернулся на спину, жадно ловя ртом воздух, уставившись на синее небо. Восстановив дыхание, перевернулся на живот, заработал ногами и приподнялся над водой, выискивая француза.
Моргнул, протер глаза рукой, при этом чуть не набрав в рот воды. Француза не было. «Господи, – подумал Мэнни, – он утонул».
Потом услышал тарахтение двигателя и повернулся на шум. Рыболовецкая шхуна отплывала от того места, где он в последний раз видел француза, держа курс на перевернутую плоскодонку. Работая ногами, Мэнни наблюдал, как шхуна остановилась, двое рыбаков перегнулись через борт, протянули руки и вытащили из воды женщину. Мэнни понял, что шхуна подплыла с юга, скрытая небольшим мысом, на котором высился форт. Должно быть, она вошла в канал, отделяющий стену от волнореза, когда он плыл, ничего не видя перед собой.
Рыбаки зацепили плоскодонку канатом, развернули шхуну и поплыли к Мэнни. Тот ждал, переводя дыхание. Шхуна, выкрашенная в синий цвет, старая и неповоротливая, приближаясь, увеличивалась в размерах. В том, что она не перевернется, как плоскодонка, сомнений быть не могло. Мэнни увидел над собой широкие, загорелые, улыбающиеся лица, увенчанные синими беретами. С усилием помахал рукой, когда шхуна замедлила ход и остановилась рядом с ним.
– Ça va?
[20] – прокричал улыбающийся рыбак. Из уголка рта торчала сигарета.
Мэнни сумел выдавить из себя улыбку.
– Ça va bien. Tres bien
[21].
Мужчина, которого вытащили из воды, подошел к борту, по-прежнему голый по пояс, с любопытством всмотрелся в Мэнни. Тот увидел, что волос у француза, молодого толстяка с написанной на лице обидой, предостаточно. Рядом с ним появилась женщина. В плоскодонку она садилась, сильно накрасившись, и морская вода размыла и тушь, и румяна. Она яростно глянула на Мэнни, а потом повернулась к французу. Схватила его за уши и как следует тряхнула.
– Crapaud! – выкрикнула она. – Espece de cochon
[22].
Француз закрыл глаза, не сопротивлялся, на его лице отражались грусть и достоинство.
– Alors, – крикнул рыбак Мэнни, бросая конец, – allons-y!
[23]
Мэнни с надеждой взглянул на канат и тут вспомнил, что он голый. Покачал головой. Он не мог допустить, чтобы его вытащили из моря в чем мать родила на глазах у женщины, которая назвала своего дружка жабой и свиньей.
– Я в порядке, – ответил Мэнни загорелому улыбающемуся лицу, много чего повидавшему на своем веку. – Je suis
[24]… Я хочу поплавать.
Рыбак кивнул, рассмеялся, словно Мэнни отпустил очень удачную шутку. Канат вытащили на борт, рыболовецкая шхуна развернулась и взяла курс на причал, буксируя за собой плоскодонку. Крики женщины, перекрывавшие тарахтение двигателя, еще долго доносились до Мэнни.
«Что ж, – подумал он, наблюдая за удаляющейся шхуной, – по крайней мере они меня поняли».
Он повернулся, посмотрел на берег. Находился он на расстоянии доброй мили. «Как же я далеко уплыл», – поразился Мэнни. Никогда раньше так много не проплывал. У кромки воды, под башней форта, стояли Берт и Марта, их маленькие фигурки отбрасывали длинные тени: солнце уже скатывалось к горизонту.
Глубоко вздохнув, Мэнни двинулся в обратный путь.
Примерно через каждые десять ярдов ему приходилось переворачиваться на спину и отдыхать. Расстояние до берега, похоже, не сокращалось, он чувствовал, что плыть придется не один месяц, но наконец, опустив ноги, коснулся дна. Вода, однако, доходила до подбородка, и он упрямо поплыл дальше. Не просто поплыл, ускорился, перейдя на классический кроль. Потом он и сам не мог сказать почему. И плыл до тех пор, пока кончиками пальцев не задел дно.
Вот тут он встал. Его качнуло, но он удержался на ногах, заставил себя улыбнуться и медленным шагом, в струях скатывающейся с него воды направился к Берту и Марте, которые стояли рядом с его одеждой.
– Так из какой ты части Швейцарии, приятель? – спросил Берт, когда Мэнни подошел к ним.
Под смех Марты Мэнни наклонился, чтобы взять полотенце, начал растирать кожу жесткой материей.
Растирался он долго, дрожа от холода, слишком уставший, чтобы обращать внимание на свою наготу. По пути в отель они молчали, а когда Мэнни сказал, что сейчас ему надо полежать, чтобы немного прийти в себя, и Берт, и Марта сошлись на том, что это оптимальный вариант.
Спал он плохо, наполовину оглохнув от попавшей в уши воды. В голове гулко пульсировала кровь. Гул этот напоминал шум далекого прибоя. Пришел Берт и сказал, что пора обедать. Мэнни ответил, что не голоден и лучше полежит.
– После обеда мы собираемся в казино, – добавил Берт. – Заехать за тобой?
– Нет, – усмехнулся Мэнни. – Едва ли мне сегодня улыбнется удача.
На несколько мгновений в темной комнате повисла тишина.
– Спокойной ночи, – нарушил ее Берт. – Хорошенько выспись, Толстяк. – И он вышел.
Оставшись один, Мэнни смотрел в потолок и думал: «Я же не толстый. Почему он меня так называет? И начал называть только в середине лета». Он вновь заснул и проснулся, лишь когда к отелю подкатил автомобиль. Услышал шаги на лестнице, в коридоре, этажом выше. Наверху открылась и мягко закрылась дверь. Он заставил себя закрыть глаза и уснуть.
Проснулся на влажной подушке: вода вытекла из ушей. Чувствовал он себя заметно лучше. Когда сел, кровь уже не пульсировала в голове. Включил лампу, глянул на кровать Берта. Пустая. Посмотрел на часы – половина пятого.
Вылез из кровати, закурил, подошел к окну, открыл. Луна садилась, море цветом напоминало молоко, прибой ворчал, как старик, жалующийся на прожитую жизнь.
На мгновение задумался, а где бы он был в этот момент, если бы рыболовецкая шхуна не появилась из-за стены-дамбы? Мэнни затушил сигарету и начал собирать вещи. Времени на это ушло всего ничего, потому что путешествовали они налегке.
