Церковь была почти пуста: переехав на Запад, Брайан так и не обзавелся здесь друзьями. На службу из уважения к вдове пришла лишь горстка сотрудников редакции, поэтому Виктория заметила Бордена почти сразу же. День выдался дождливый и пасмурный; Борден в одиночестве сидел в последнем ряду, у самой двери, но не узнать его светловолосую голову было невозможно. Не вслушиваясь особо в слова святого отца, Виктория вспомнила тайное, известное только троим прозвище Бордена – Лютик.
Прибывший на кладбище траурный кортеж состоял всего из двух машин, однако Бордену каким-то чудом удалось втиснуться во второй автомобиль, и сейчас с непокрытой головой он стоял под дождем у края могилы. Виктория невольно отметила, что седину он начал скрывать краской и что на его лице, по-мальчишески непосредственном, появилась сетка мелких морщин, припорошенных неуверенностью и усталостью.
Когда она, стройная, средних лет женщина без единой слезинки на глазах, скрытых вуалью, отошла от могилы, Борден попросил разрешения проводить ее. Поскольку к окончанию печальной церемонии никого, кроме священника, на кладбище не осталось и места в машинах хватало, Виктория согласилась. Голос Бордена тоже стал другим. Как и прическа с тщательно скрытой сединой, он лишь напоминал об энергии давно минувшей молодости.
Обратный путь священник проделал почти в полном молчании. Виктория познакомилась с ним днем раньше, отдавая последние распоряжения относительно похорон. Ни сама она, ни покойный муж не могли считаться дисциплинированными прихожанами, и на лице служителя Божия было унылое выражение представителя церкви, который хорошо знает, что к его услугам прибегают по необходимости, но никак не из пылкой веры.
Пока они ехали до города, было произнесено не больше трех десятков слов. Священник расстался с ними у церкви. Ответив на его робкое прощальное рукопожатие, Борден предложил Виктории проводить ее до дома. Владела она собой превосходно – ее слезы высохли еще годы назад, – поэтому спокойно ответила, что в помощи и поддержке не нуждается. По возвращении домой Виктория собиралась усесться за стол и вплотную заняться подготовкой воскресного выпуска своей страницы: делать это в любом случае придется, да и с меланхолией так легче справиться. Но Борден настаивал – в безукоризненно вежливой манере и с той заботой в голосе, которая так располагала к нему людей в годы молодости.
Когда святой отец скрылся из виду, Виктория, откинув вуаль, попросила у Бордена сигарету. Тот раскрыл и протянул ей плоский золотой портсигар, щелкнул золотой же зажигалкой и закурил сам. Что-то в движениях его рук вызвало у Виктории смутную неприязнь, объяснить которую было бы весьма затруднительно. За неимением более точного определения она назвала бы их нарочитыми.
Минуту или две они ехали молча.
– Был он счастлив в свои последние годы? – спросил Борден.
– Нет.
– Какая потеря. – Борден вздохнул, и Виктория почувствовала, что в его вздохе звучала не только скорбь по усопшему. – Ведь он был способным, очень способным.
Пафос этой фразы сделал бы честь известному политику, который произносит речь по случаю запоздалого открытия памятника героям войны.
– Чем он занимался после того, как вышел в отставку?
– Читал.
– Читал? – Борден был слегка озадачен. – И все?
– Да. Того, что я зарабатывала в газете, полностью хватало нам обоим.
– Я и не знал, что у тебя писательский дар.
– Жизнь заставила. В колледже у меня по английскому было только «отлично».
Они оба улыбнулись.
– А Клэр тоже здесь с тобой? – поинтересовалась Виктория.
Борден посмотрел на нее так, будто услышал в вопросе издевку.
– Ты ни о чем не слышала?
– О чем я могла слышать?
– Шесть лет назад мы развелись. Она вышла замуж за какого-то итальянца, владельца ипподрома. В Америку Клэр уже не вернется.
– Прости.
– То, как мы жили, вряд ли можно назвать браком, – пожав плечами, ровным голосом заметил Борден. – Спектакль длился несколько лет, пока в нем был хоть какой-то смысл. А потом – adieu, cherie – прощай, дорогая…
– Что же ты делаешь здесь?
– Видишь ли, после развода мы с Клэр какое-то время разъезжали по Европе, но вернуть прошлое так и не смогли. Перспектива работать меня не соблазняла, хотя были и довольно приличные предложения. Денег нам хватало, и я мог позволить себе не работать. А потом, когда мы с ней появлялись в обществе, за спиной слышался такой шепоток… Может, это нам только казалось, но…
– Вам это не казалось.
Вновь повисло молчание. Затем Борден спросил у Виктории номер ее телефона и записал его – подчеркнуто аккуратная строчка, выписанная золотым карандашиком в изящном, с кожаным переплетом блокноте.
– Будет настроение, позвони. Поужинаем где-нибудь вместе. – Он протянул ей свою визитную карточку.
Борден Стейнц, пробежала ее глазами Виктория. Бутик Меццоджорно – одежда для мужчин.
– Там меня можно застать каждый день. После одиннадцати.
Мимо этого магазинчика Виктория проходила множество раз. Выведенное на витрине название всегда казалось ей до глупости претенциозным. В конце концов, по-английски оно означало всего лишь «южная лавка». Магазинчик был изысканным и дорогим, за стеклом лежали итальянские рубашки, галстуки, свитера кричащих расцветок, довольно безвкусные, по мнению Виктории. Внутрь она не заходила ни разу.
– Я купил его лет пять назад. Решил, что нужно хоть чем-то заняться. – По губам Бордена скользнула улыбка, он будто бы извинялся. – Удивительно, как гладко все прошло. Никогда не думал, что придется стать торговцем на Беверли-Хиллз. Но во всяком случае, теперь у меня есть работа.
У дома, где жила Виктория, машина остановилась. Дождь так и не кончился, но Борден предупредительно выскочил первым, раскрыл с противоположной стороны дверцу автомобиля. Когда Виктория ступила на тротуар, он отослал водителя, сказав, что предпочтет прогуляться.
– Ты считаешь, одиночество сейчас тебе не противопоказано? Я бы с удовольствием зашел и…
– Спасибо, нет.
– Понимаешь, – его голосу не хватало уверенности, – мне казалось, я должен проводить тебя. Сколько времени мы были вместе, втроем…
– С твоей стороны это было очень любезно, Борден.
– Должен сделать тебе одно признание. – Он оглянулся по сторонам, опасаясь, по-видимому, чужих ушей. – Ведь я видел тебя, Вики, в тот день. Ты улыбнулась, а я отвернул голову. Потом я чувствовал себя дураком и не мог избавиться от чувства вины, но…
– В какой день? – спросила Виктория, потянув на себя входную дверь.
– Не помнишь? – В устремленном на нее взгляде Бордена сквозило недоверие.
– В какой день, Борден? – повторила вопрос Виктория уже на пороге.
