– До свидания, мадемуазель, – помахал он пухлой белой рукой.
Безусловно, какая-нибудь более длинная фраза была бы уместнее, ведь сегодня как-никак к ее рисункам впервые проявили настоящий, неподдельный интерес, их даже захотели купить! Но вид Патрини говорил о том, что беседа по телефону может затянуться до полуночи. Бог с ним, он все-таки попрощался. Неуверенно улыбнувшись, Роберта вышла на улицу.
В упавших на город сумерках она легким, радостным шагом шла мимо мерцающих подобно огромным драгоценным камням витрин роскошных магазинов – в джинсах, кроссовках и коротенькой, грязно-коричневого цвета курточке, со старым зеленым портфелем под мышкой, этакая пуританочка на фоне разодетых в меха, благоухавших дорогими пряными ароматами дам, которые представляли собой, так сказать, естественную фауну улицы Фобур-Сент-Оноре. Роберта шла и видела, как по обеим сторонам от нее распахиваются тяжелые двери музеев, как люди толпятся у билетных касс, на стенах которых огромными буквами выписано ее фамилия: ДЖЕЙМС. Сейчас, когда она приближалась к Куинни, уже знакомые ей голоса райских птиц звучали еще громче, еще веселее.
Полная суеверных предчувствий, Роберта решила ничего не говорить Ги о знакомстве в галерее. Когда это произойдет, когда рисунок (любой из двух выбранных) будет куплен и пополнит собой коллекцию барона, тогда можно будет объявить о первом успехе и отметить его. Да и как признаться Ги в том, что она не разобрала на слух имени барона и не решилась выяснить его даже после ухода респектабельного господина в фетровой шляпе? Необходимо будет зайти на днях в галерею и, улучив подходящий момент, попросить Патрини произнести его еще раз, по буквам.
Ги сидел перед стаканом ананасного сока в углу просторного, переполненного кафе и с раздражением смотрел на стрелки наручных часов. К тайному разочарованию Роберты, он никогда не пил вина или более крепких напитков. Алкоголь – это проклятие Франции, неоднократно повторял Ги, вино превратило французов во второразрядную нацию. Правда, спиртного Роберта и сама ни разу в жизни не пробовала, но, когда находилась рядом с единственным в стране мужчиной, который в ответ на предложение карты вин просил принести кока-колы, она чувствовала себя обманутой. Уж больно подобная сцена напоминала Чикаго.
Увидев Роберту, Ги не слишком любезно поднялся.
– Что случилось? Я сижу здесь уже целую вечность, пришлось выпить три стакана сока.
– Прости. – Она опустила портфель на соседний стул. – Патрини был ужасно занят.
– Как все прошло? – заметно успокоившись после ее слов, поинтересовался Ги.
– В общем-то не так уж и плохо. – Роберте ужасно хотелось выпалить замечательную новость, но она сдержалась. – Он сказал, что с удовольствием посмотрит, как я работаю маслом.
– Идиот. Все они идиоты! – Ги нервно сжал ее руку. – Да твой Патрини ногти будет грызть от досады, как только ты прославишься. – Он сделал знак официанту: – Deux jus d’ananas
[34], – и тут же повернулся к Роберте. – Ну и каковы же твои намерения?
– Намерения? В отношении тебя?
– Нет. Рано или поздно это само по себе выяснится. Мой вопрос имел более широкий смысл. Каковы твои намерения в жизни?
– А… – Об этом Роберта размышляла давно, но сейчас не знала, как прозвучит ее облеченная в конкретные слова мысль. – Что ж, прежде всего мне бы хотелось стать настоящей художницей. Мне хотелось бы, чтобы люди думали, рассматривая мои картины.
– Хорошо. Очень хорошо! – одобрил Ги, как учитель хвалит подающего надежды ученика. – А еще?
– Хочу, чтобы так прошла вся моя жизнь. Я вовсе не намерена идти по ней на ощупь. Вот уж что ненавижу в своих сверстниках дома! Они не знают, к чему стремиться, не знают, как достичь цели. Они мечутся в потемках.
– На ощупь? – с недоумением повторил Ги. – В потемках? Что ты хочешь этим сказать?
– Tâtonner
[35], – пояснила Роберта, с наслаждением воспользовавшись случаем продемонстрировать свои знания в области французского. – Мой отец – историк, специализируется на военных кампаниях. Он любит порассуждать о тумане войны, в котором люди бегут куда-то, убивают друг друга, побеждают или проигрывают, и все это – не имея не малейшего представления о том, что именно они делают…
– Да, я нечто подобное слышал.
– Но у меня такое ощущение, что туман войны не идет ни в какое сравнение с туманом юности. Битва при Геттисберге
[36] абсолютно ясна и прозрачна, чего никак не скажешь о душе девятнадцатилетнего человека. Я горю желанием побыстрее выбраться из тумана юности. Хочу стать зрелым и уверенным в себе человеком. Мне не нужны случайности. И отчасти поэтому я приехала в Париж, ведь все вокруг только и говорят о пресловутой французской целеустремленности. Может, я смогу у вас этому научиться?
– Ты считаешь меня целеустремленным?
– Исключительно. Поэтому ты мне так нравишься.
Ги согласно кивнул, глаза его удовлетворенно блеснули из-под густых и длинных черных ресниц.
– Американка, из тебя выйдет божественная женщина! Никогда еще ты не была столь прекрасна! – Перегнувшись через столик, он поцеловал ее хранившую прохладу улицы щеку.
– Какой приятный вечер, – негромко заметила Роберта.
Из кафе они отправились в кинотеатр, где шел неплохой, по словам Ги, фильм, а оттуда – в бистро на Левом берегу ужинать. Перед этим Роберта захотела зайти домой, чтобы оставить портфель и переодеться, но Ги решительно воспротивился.
– Сегодня, – голос его звучал загадочно, – я не могу позволить тебе выслушивать нравоучения Луизы.
Фильм оставил Роберту равнодушной. Афиши жирным шрифтом кричали о том, что молодые люди до восемнадцати лет в зал не допускаются. На входе она почувствовала на себе ироничный взгляд билетера и пожалела, что не прихватила с собой паспорт. Суть картины так и осталась неясной: Роберта с большим трудом понимала французскую речь, если ее воспроизводили не люди, а механизмы: динамики в кинотеатре, радио, телевизор. На экране одна за другой следовали длинные сцены, где в постелях болтали молодые люди, многословные и, по мнению Роберты, непонятно почему совершенно обнаженные. Половину фильма она просидела, прикрыв глаза, вновь переживая события вечера и почти забыв о Ги, который в самые драматические моменты поднимал ее руку и нежно касался губами кончиков пальцев.
Необычно вел себя Ги и во время ужина: долго молчал, что было совершенно на него не похоже, пристально смотрел на Роберту, отчего она начинала нервничать и чувствовать себя как на иголках. Когда же принесли наконец кофе, он откашлялся, взял ее руки в свои и заявил:
