– Брайан! – воскликнула она. – Брайан Армстид! – Так звали художника по интерьеру, которого убили в Ливорно. Он занимался йогой, а однажды, когда они случайно встретились на пляже в Саутгемптоне, она обратила внимание, что у него крепкое загорелое тело и очень маленькие ступни с ухоженными ногтями.
Свет за дверью женского туалета не горел, лестница куталась в темноте. Розмари осторожно двинулась к ней, ориентируясь на отсвет из ресторанного зала. Вскрикнула, когда чьи-то пальцы сомкнулись на ее запястье.
– Миссис Маклайн, – прошептал мужчина, – не бойтесь. Я хотел поговорить с вами наедине. – Молодой англичанин. Говорил он очень быстро, нервно. – Я заметил, что вы очень разволновались.
– Пожалуй, нет. – Она никак не могла вспомнить его имя. Роберт? Ральф? Нет. В этот вечер с именами просто беда. – Мне не впервой общаться со старыми вояками.
– Не следовало ему об этом рассказывать. – «Родни, ну конечно, его зовут Родни!» – Элдреду. А все потому, что вы – американцы. Вы и фотограф. Он в ужасе от того, что вы творите во Вьетнаме. Его комнаты увешаны самыми жуткими фотографиями, он их собирает. Потому-то и подружился с Кэрролом. Он очень мирный человек, наш Элдред, ему отвратительна сама мысль о войне. Но он слишком вежлив, чтобы осуждать вас открыто, он любит американцев, вот и рассказывает о той трагедии, которую пережил сам. Тем самым говоря: пожалуйста, остановите этот кошмар, разве мало того, что пережило человечество во время Второй мировой?
– Вьетнам? – переспросила Розмари. Глупый какой-то получался у них разговор, в темноте, у двери женского туалета, с взволнованным молодым мужчиной, который, судя по всему, боялся ее. – Я не имею никакого отношения к Вьетнаму.
– Разумеется, нет, – заверил ее Родни. – Но дело в том, что… вы – американка, видите ли… Элдред – удивительный человек, если ты его знаешь… и понимаешь.
То есть для этого надо быть гомиком, со злобой подумала она. Не так ли? Но тут Родни добавил:
– Вы позволите проводить вас, миссис Маклайн? Разумеется, когда вы соберетесь идти домой.
– Я не так уж и пьяна, – с достоинством ответила Розмари.
– Разумеется, нет. Простите меня, пожалуйста, если у вас сложилось впечатление, будто я подумал, что вы… вы ослепительно красивая женщина, миссис Маклайн.
При свете дня он бы такого не сказал! Ослепительно красивая. Троллоп
[53] именно так и писал.
– Вы очень добры, Родни. – Она не согласилась, но и не отвергла его предложение. – А теперь нам лучше вернуться за столик.
– Разумеется, – тут же согласился англичанин. Взял ее за руку и повел к лестнице. Рука подрагивала.
Английское воспитание, подумала Розмари.
– Там был один сержант, которого мы звали Братец Железяка, – рассказывал Гаррисон. Он встал, когда Розмари садилась. Кэррол, типичный американец, лишь имитировал вставание. – Высокий для японца, – продолжил Гаррисон, вновь заняв свое место, – широкоплечий, мускулистый, с вечной сигаретой, прилепившейся к уголку рта. – Мы звали его Братец Железяка, потому что он раздобыл где-то клюшку для гольфа и не расставался с ней. Если ему что-то не нравилось, а такое происходило постоянно, он избивал ею заключенных. Братец Железяка, – повторил Гаррисон таким тоном, будто с японским сержантом его связывали самые теплые воспоминания. – Я вроде бы вызывал у него особое неудовольствие, хотя время от времени он забивал других людей до смерти. Но он не выделял их из общей массы. Все происходило спонтанно, во время обходов. Со мной было иначе. Всякий раз, увидев меня, он улыбался и говорил: «Так ты все еще жив?» Он говорил по-английски, этот Братец Железяка. И должно быть, услышал какую-то мою реплику, касающуюся его персоны, причем произошло это еще до того, как я понял, что он знает английский. А может, он по-своему истолковал мою улыбку. Короче, до потери сознания он избивал меня бессчетное число раз. Но так, чтобы я, не дай бог, не умер. Я понимал, какую он поставил перед собой цель. Ему хотелось, чтобы я покончил с собой. Такой исход принес бы ему огромное удовлетворение. А мне помогала жить мысль о том, что этого удовлетворения ему не видать, как своих ушей. Однако, если бы война продлилась еще месяц-другой, не уверен, что я сейчас сидел бы с вами за этим столиком. Как насчет еще одной бутылки вина? На посошок? – И Гаррисон подозвал единственного оставшегося в пустом зале официанта.
– Полисмены, – вздохнула Анна. – Они везде. Везде. – В конце вечера она выглядела моложе, чем в начале. Гораздо моложе. И глаза у нее стали совсем как у ребенка с фотографии.
– Что случилось с этим сукиным сыном? – спросил Кэррол. Он дремал, зарывшись подбородком в ворот водолазки. – Вы знаете?
– Знаю, – с полным безразличием ответил Гаррисон. – Но это никому не интересно. Миссис Маклайн, наверное, я ужасно утомил вас этими печальными воспоминаниями. Такое со мной случается, если я слишком много выпью. Я уверен, вы приехали в Париж не для того, чтобы слушать рассказы о войне, которая давным-давно закончилась. Закончилась, когда вы были маленькой девочкой и только учились читать. Если Берт узнает, как я вас развлекал этим вечером, он набросится на меня с кулаками.
Если бы ты знал, для чего я приехала в Париж, братец, подумала Розмари. Она чувствовала на себе чуть ли не умоляющий взгляд Родни.
– Мне очень хочется узнать, что произошло потом, – оправдала она надежды молодого англичанина.
И услышала, как он с облегчением вздохнул. Она выдержала проверку.
– Отсутствие у японцев страха перед смертью достойно восхищения. – Гаррисон разлил вино из последней бутылки. Голос его звучал ровно, спокойно. – Война закончилась, но сие не означало амнистию военным преступникам. Их выявлением занимались специальные подразделения. В структуре охраны концентрационных лагерей было особое управление, функции которого соответствовали немецким СС. В нем работали палачи, следователи, псевдоученые, ставившие эксперименты на живых людях. Двадцать человек из этого управления не успели убежать из лагеря. Когда английское спецподразделение прибыло в их казарму, они стояли навытяжку, в парадной форме. Но прежде чем кто-то успел произнести хоть слово, все японцы опустились на колени, склонили головы, а их командир на сносном английском сказал британскому майору: «Сэр, мы все – преступники. Пожалуйста, казните нас немедленно». – Гаррисон покачал головой, не скрывая восхищения.
– А с сержантом вам довелось встретиться? – спросил Кэррол.
– С Братцем Железякой? О да. Через несколько дней после освобождения лагеря. Когда меня выписали из госпиталя, я весил девяносто восемь фунтов. А в начале войны – сто шестьдесят. Тогда я был совсем молодым. Меня вызвали в кабинет начальника лагеря. Там расположился майор, командир подразделения, выявляющего военных преступников. Эллсуорт – я запомнил его фамилию. Мрачный, суровый тип. Его прислали из Северной Африки, где военные действия завершились раньше. Там он навидался всякого. Братец Железяка вытянулся в струнку перед его столом. А за столом, у стенки, стояла клюшка для гольфа.
