Ломоносов – один из наиболее значительных деятелей России XVIII века. Реформы Петра I, в том числе и в образовании, были лишь начаты, его прогрессивные идеи нуждались в практическом воплощении. Во многом в правления Елизаветы Петровны и Екатерины II были созданы или развиты институты для осуществления Петровских реформ. В частности, это относится и к образованию: становление Академии наук, создание Московского университета, открытие публичных библиотек, поднятие престижа научных знаний, формирование аудитории светского книгопечатания и периодических изданий, обсуждение в печати идей просвещения и воспитания «безупречного гражданина». Этот ряд можно продолжать и дальше. И во всем этом огромна роль Ломоносова – и как деятеля, и как символической фигуры.
В 1911 году, при праздновании двухсотлетия рождения Ломоносова, вопрос о значении его личности для развития русского просвещения и науки затрагивался в большинстве публикаций. Вот удачный пример: «…История возложила на Ломоносова двойную миссию, с одной стороны, нужно было оправдать притязания, предъявленные Петром Великим к европейской культуре от имени русского народа; с другой стороны, требовалось убедить самих русских, что наука есть творческая сила, необходимая для материального и духовного развития страны. Задача колоссальной трудности. Ломоносов был не только «ученым специалистом. Но и мыслителем».
Характер и бытовые привычки Ломоносова
В 1828 г. издатель и журналист П. П. Свиньин посетил Архангельск и записал воспоминания племянницы Ломоносова Матрены Евсеевны. Рассказ этот был опубликован в журнале «Библиотека для чтения» в 1834 г. Высказывались сомнения в достоверности этого рассказа, однако он полностью посвящен «домашней» жизни Ломоносова и проверить его вряд ли возможно. О привычках ученого известно немного, поэтому публикация эта чрезвычайно интересна. Матрена Евсеевна, дочь сестры Ломоносова Марьи, бывшей замужем за крестьянином Евсеем Головиным, гостила у дяди в его доме на Мойке в Петербурге, хорошо узнала его вкусы и привычки. Она рассказала, что Ломоносов был гостеприимен, любил пировать до поздней ночи с земляками своими из Архангельска. Они привозили ему в подарок моченой морошки и сельдей. Летом Ломоносов «почти не выходил из сада, за коим сам ухаживал, прививая и очищая деревья своим перочинным ножиком, как видел то в Германии». В жаркие дни Ломоносов, обложившись книгами и бумагами, работал в беседке в саду. Племянница приносила ему туда пиво со льда. «Бывало… так зачитается да запишется, что целую неделю ни пьет, ни ест ничего, кроме мартовского [пива] с куском хлеба и масла». Там же, в саду или на крыльце, «в китайском халате» принимал Ломоносов не только приятелей, но и вельмож. Матрена Евсеевна упоминает Ивана Ивановича Шувалова: «Дай бог царство небесное этому доброму боярину!.. Мы так привыкли к его звездам и лентам, к его раззолоченной карете и шестерке вороных, что, бывало, и не боимся, как подъедет он к крыльцу, и только укажешь ему, где сидит Михайло Васильевич, – а гайдуков своих оставлял он у приворотни».
Чертеж дома Ломоносова в Петербурге
Ну и любопытны примеры рассеянности ее дядюшки – следствия «размышлений и пылкости воображения». Ломоносов нередко во время обеда «вместо пера, которое он по школьной привычке любил класть за ухо, клал ложку, которою хлебал горячее, или утирался своим париком, который снимал с себя, когда принимался за щи».
Дом Ломоносова в Петербурге, где он умер в 1765 г.
В биографии, написанной Я. Штелиным, приводится такой эпизод: «Приведу один пример необыкновенного присутствия духа и телесной силы Ломоносова… Однажды в прекрасный осенний вечер пошел он один-одинехонек гулять к морю по большому проспекту Васильевского острова. На возвратном пути, когда стало уже смеркаться и он проходил лесом по прорубленному проспекту, выскочили вдруг из кустов три матроса и напали на него. Ни души не было видно кругом. Он с величайшею храбростию оборонялся от этих трех разбойников. Так он ударил одного из них, что он не только не мог встать, но даже долго не мог опомниться; другого так ударил в лицо, что он весь в крови изо всех сил побежал в кусты; а третьего ему уж нетрудно было одолеть; он повалил его (между тем как первый, очнувшись, убежал в лес) и, держа его под ногами, грозил, что тотчас же убьет его, если он не откроет ему, как зовут двух других разбойников и что хотели они с ним сделать. Этот сознался, что они хотели только его ограбить и потом отпустить. «А! Каналья! – сказал Ломоносов. – Так я же тебя ограблю». И вор должен был тотчас снять свою куртку, холстинный камзол и штаны и связать все это в узел своим собственным поясом. Тут Ломоносов ударил еще полунагого матроса по ногам, так что он упал и едва мог сдвинуться с места, а сам, положив на плечо узел, пошел домой с своими трофеями, как с завоеванной добычею, и тотчас при свежей памяти записал имена обоих разбойников. На другой день он объявил об них в Адмиралтействе; их немедленно поймали, заключили в оковы и через несколько дней прогнали сквозь строй».
Эта история приводится во многих статьях о биографии ученого.
Еще несколько примеров анекдотов – забавных историй, иллюстрирующих, каким остался в памяти современников Ломоносов. Многие воспоминания рассказывают о находчивости Ломоносова: «Остроумие позволяло поэту торжествовать над порицателями. Ломоносов не затруднялся в ответе. Современники его рассказывали, что однажды, встретясь с Сумароковым, который насмешливо спросил его: ходил ли на Парнас? – Ломоносов отвечал ему: ходил, да не видал там вас!»
Во многих анекдотах упоминается о широко известной вражде Ломоносова и Сумарокова. Вот еще одна история на эту тему: «Сумароков находил всегда возможность рассердить Ломоносова, упрекая его, что он, в оде своей на взятие Хотина, употребил быстро́ вместо бы́стро. Ломоносов, будучи раздражительного характера, приходил всегда от того в запальчивость, и оканчивал эту сцену обыкновенно сими словами: «как бы то ни было: бы́стро или быстро́, однако это ничуть не о́стро и не остро́».
Ломоносов легко сочинял стихотворные экспромты: «Некто Жуков, один из известных лиц в то время, родственник Сумарокова, при связях и богатстве, достигший почестей, любил ездить с пышностию, и по праву своего чина – цугом; ему случилось увидеть в Сенате Ломоносова в то самое время, как была сильная гроза. Ну, господин Пиит, сказал он ему, напиши стихи на приезд мой в Сенат во время грозы. Ломоносов не приготовляясь отвечал:
Меж многих цуков
В Сенат приехал цуком Жуков,
Дивятся все тому, дивится он и сам;
То как же не греметь во гневе небесам?»
А. С. Пушкин в статье «Из Москвы в Петербург», написал: «Сумароков был шутом у всех тогдашних вельмож: у Шувалова, у Панина; его дразнили, подстрекали и забавлялись его выходками. Фонвизин, коего характер имеет нужду в оправдании, забавлял знатных, передразнивая Александра Петровича в совершенстве. Державин исподтишка писал сатиры на Сумарокова и приезжал как ни в чем не бывало наслаждаться его бешенством. Ломоносов был иного покроя. С ним шутить было накладно. Он везде был тот же: дома, где все его трепетали; во дворце, где он дирал за уши пажей; в Академии, где, по свидетельству Шлецера, не смели при нем пикнуть». Пушкин отмечает «необыкновенную силу воли с необыкновенною силою понятия» Ломоносова. «Жажда науки была сильнейшею страстию сей души, исполненной страстей», – пишет он.
