«По-настоящему мы стали это обсуждать уже после многих испытаний, а тогда было такое положение, что сказать об этом какое-то слово или даже спросить – это был риск сесть на 10 лет, немедленно. Я помню, здесь, в Москве, кто-то с Урала с женой и ребенком приехал. И этот ребенок сказал кому-то в школе, что он жил в городе, где делают атомные бомбы. И их всех засадили, не знаю даже на сколько лет. Я даже и сейчас не знаю, куда они делись. Это играло большую роль. Конечно, в основе лежал страх, что если ты где-то что-то такое ляпнешь, то можешь сесть на всю жизнь или тебя могут вообще на тот свет отправить. Но и по существу мы понимали, что на этой работе нельзя шутить.
И это оправданно, потому что если бы американцы узнали, что мы близко подошли к осуществлению этой цели, и знали бы, в каком масштабе у нас наращены эти усилия, то они бы тогда развязали войну, немедленно».
Александров всегда с гордостью говорил, что не видел ни одного испытания живьем, разве что на документальных пленках. Отчасти это было потому, что он не хотел «лезть не в свое дело», отчасти потому, что Анатолий Петрович не хотел быть причастным непосредственно к созданию бомбы. По рассказам своих коллег и друзей он знал, какое ужасающее впечатление могли оставить испытания в душе каждого, даже подготовленного к этому человека! Всегда оптимистичный и улыбчивый, Курчатов после первого термоядерного испытания приехал расстроенным и растерянным. Он надолго ушел в себя. Через какое-то время в разговоре с Александровым он сказал: «Анатолиус, я теперь вижу, какую страшную вещь мы сделали. Единственное, что нас должно заботить, чтобы это дело все запретить и исключить ядерную войну». На Курчатова неизгладимое впечатление произвели те разрушения, которые оставил за собой взрыв на многие километры от эпицентра.
Сам Анатолий Петрович долго не мог определиться, как он относится к оружию. В одни годы казалось, что атомная бомба поможет предотвратить страшную войну. В другое время он думал, что это все-таки страшная вещь, без которой мир был бы лучше. В начале 90-х, когда Александров отвечал на вопросы корреспондентов, почему он не бывал на испытаниях, ученый сказал, что это его личная позиция. «Я не хотел заниматься такой убийственной дрянью».
«В то время»
Послевоенное время было для страны невероятно тяжелым: активно шло восстановление городов, заводов, промышленных центров. Ежедневная изнурительная работа вперемешку с лишениями истощила людей. В то же время постоянно чувствовалось нарастающее политическое напряжение. Репрессии добрались и до ближнего круга Сталина. В последние месяцы его жизни развернулась громкая кампания против докторов, так называемое дело врачей, которое подняло волну антисемитизма и повального недоверия к медикам. В 1952 году в газетах появились сообщения о причастности врачей из Кремлевской больницы к вероломным медицинским убийствам государственных деятелей. Также возникли спекуляции о том, что доктора готовились к убийству самого Сталина. Все понимали, что не за горами очередная чистка.
А. П. Александров с Е. П. Славским (слева) и Ю. А. Яшиным (по центру).
1953 год для истории Советского Союза стал переломным. За первой волной репрессий, которые все ближе подбирались к окружению «отца народов», чувствовалась неизбежность второй. Повторение 1937 года казалось неизбежным. Однако после длительной болезни, которую скрывали от всех граждан, неожиданно умирает сам Сталин. Это стало настоящим шоком для советских людей, ведь годами образ вождя напрямую отождествлялся с государством, и страны без него себе никто не представлял.
У Анатолия Александрова, как свидетеля и очевидца, остались неоднозначные впечатления об этих событиях. Дело врачей он однозначно воспринял как очередную конвульсию в ряду кампаний против лженауки, к которым он с отвращением относился еще после лысенковской истории. Дело против биологов-генетиков, преследование которых продолжалось вплоть до 1960-х гг., стало первым крупным ударом по советской науке. Инициатор публичной кампании Т. Д. Лысенко активно озвучивал идею о том, что такие ученые, как Николай Вавилов, являются представителями «фашистской науки». Классическую генетику назвали политически некорректной, а ученых, которые работали с Вавиловым, заставляли письменно отказываться от своей деятельности. Несогласных ждали последствия.
А. П. Александров со своими заместителями Г. А. Гладковым и Н. С. Хлопкиным
Подобная кампания развернулась и против физиков в конце 1940-х. Анатолий Петрович вспоминает, что некоторые университетские «философы» всерьез готовились к наступлению против квантовой механики и теории относительности. Александрову даже пришлось сходить «на разговор» к Первухину и Ванникову по этому поводу. Генералы расспрашивали ученого, как он относится к таким обвинениям. Беседовали и с другими академиками. К счастью, физиков трогать не стали, ведь аргументом в их пользу было то, что работы по «Атомному проекту» были тесно связаны с этими научными направлениями.
Дело врачей Анатолий Петрович считал позорным проявлением антисемитизма и грубейшей фальшивкой. В своем институте он запретил даже упоминать об этом безобразии. Чувствовалось, что обстановка была тревожной. Несколько дней подряд в газетах печатались сообщения об ухудшающемся состоянии здоровья Сталина. И вот 5 марта на страну обрушилась новость, что вождь народов скончался. В большинстве люди очень сильно переживали, ведь страны без Сталина себе не представлял никто или почти никто… Ближний круг вождя, по свидетельствам очевидцев, воевал только на публике. Вот что о настроениях, царивших в высших эшелонах власти, вспоминает Александров:
«Я приехал тогда к Махневу для обсуждения вопросов по первой лодке, и он вместе со мной прошел к Берии. Я докладываю Берии об этом своем деле, в это же время входит Маленков. И вот он возмущенно обращается к Берии, что, дескать, кого-то задавили в толпе на похоронах. Вдруг Берия говорит: «Пора прекращать эту комедию». А тогда имя Сталина было очень серьезным. И я, хотя и знал, что были преследования, репрессии, но все-таки я был уверен, что именно Сталин способствовал победе нашей страны в войне. У меня, конечно, было к нему большое уважение, кроме страха. И вдруг такую формулировку услышать от его ближайшего помощника, когда он еще лежит в гробу. Я был просто потрясен».
Действительно, на следующий день похоронные мероприятия завершились. Но в кулуарах Кремля разворачивался новый акт политической драмы: борьба за место ушедшего вождя. И в этой истории, достойной шпионских романов, ключевую роль сыграл не кто иной, как Лаврентий Павлович Берия. Он всегда тщательно курировал атомные дела, назначал своих генералов на ключевые «объекты», чтобы те присматривали за учеными. Анатолий Петрович потом вспоминал несколько эпизодов, связанных с перегибами режимного надзора. Так, например, Игорю Васильевичу Курчатову запретили кататься на лошади. Интересно, что при этом Борода находился даже не в Москве. Но уже через 20 минут после того, как Курчатов сел на коня, позвонил рассерженный Берия и приказал ему немедленно слезть. Анатолию Петровичу с Е. П. Славским тоже пришлось почувствовать на себе режимные ограничения. Берия категорически запретил им охотиться на Урале. Министр не мог рисковать жизнью ученых, которые создавали важное для страны оружие.
