Покрутив снимок так и сяк, я вернула его на место и продолжила ревизию. Очень скоро во втором заднем кармане нашлась серебристая бумажка, явно пережившая машинную стирку и скрутившаяся в тугой комочек в форме малюсенького веретена.
– О, это может быть еще одна ценная находка! – обрадовался мой внутренний голос.
Качественные, явно не копеечные джинсы, туго облегающие мою нижнюю половину, стерильной чистоты среди своих несомненных достоинств не числили – стирали их не сегодня и даже, наверное, не вчера, так что бумажное веретенце, несомненно, являлось материальным доказательством реальности моей прошлой жизни, а потому заслуживало внимательного изучения. Я крайне бережно развернула его и после долгих раздумий решила, что это какой-то билетик. Какой именно, понять не удалось. Но не в партер Большого театра, это точно. Скорее всего, на проезд в общественном транспорте: на хорошо отстиравшейся бумажке еще угадывались очертания не то вагона, не то фургона.
– Значит, ты не богатенькая дамочка, раскатывающая на лимузинах, – огорчился внутренний голос.
Я спрятала не сильно порадовавший меня билет поглубже в курточный карман и неожиданно нащупала в мягких внутренностях верхней одежды нечто гораздо более твердое, нежели гусиный пух, – постороннее вложение больше походило на фрагмент гусиного клюва.
– Спокойствие, только спокойствие! – сказала я себе, осторожно ощупывая непонятное затвердение дрожащими руками.
Я сняла куртку, встала точно под лампочкой, рассмотрела внутренние швы пуховика и довольно быстро обнаружила прореху, аккуратно заштопанную старомодным стежком «назад иголочкой». Ножа или ножниц у меня не было, но акриловый ноготь успешно их заменил. Покопавшись за подкладкой, я вытащила пластиковую карточку и крепко зажмурилась, не решаясь на нее посмотреть.
Если бы это оказался карманный календарик, или ярлык с указанием желательного режима стирки куртки, или дисконтная карта Гуанчжоуской фабрики плащевых и зонтичных изделий, или памятная пластинка с гравировкой «Из Китая – с любовью!», я бы умерла на месте от жестокого и нестерпимого разочарования. Но небеса сжалились надо мной: это была кредитная карточка VISA «Бета-банка», хитрый вензель которого был красиво вписан в ностальгический пейзаж с березками. Я едва не прослезилась, но вид вереницы серебристых буковок, выдавленных вдоль нижнего края карты, вернул мне солнечную улыбку. Теперь я знала, как меня зовут:
– Оказывается, я Катерина Разотрипята!
– Сочувствую, – бестактно ляпнул внутренний голос, испортив всю радость.
Я крякнула и посмотрела на серебристые буковки с легкой тоской. Случалось мне слышать еще менее благозвучные ФИО, но и Катей Разотрипятой по собственной воле я бы нипочем не стала, это точно. Значит, Разотринога, тьфу, пята, я не по мужу, это моя девичья фамилия. Так сказать, родовое проклятие, унаследованное от предков, которых я, надо полагать, очень сильно люблю, иначе непременно сменила бы трагикомическое отчее имя в день получения паспорта. Я почувствовала желание срочно выйти замуж за первого встречного с непритязательной фамилией Иванов, Петров или Кузнецов. С поправкой на актуальную географию – Иохансон, Петерс или Шмидт (Мюллер, Борман, Штирлиц и Шелленберг тоже сгодились бы).
Впрочем, никаких таких реальных знакомых у меня не было или же я их просто не помнила. Поэтому мои матримониальные мысли были абстрактными, чистыми и прекрасными, как букет флёрдоранжа.
Внезапно на этом красивом и нежном ментальном фоне грязным пятном вздулся ядерный гриб дикой ярости. Я случайно посмотрела на спину куртки, которую машинально вертела в руках, и увидела на ней четкий отпечаток ребристой подошвы!
– Ах вот оно что! – моментально взбесилась я.
Темный отпечаток был не грязный, просто мокрый. Курточная ткань просыхает быстро, значит, кто-то дал мне пинка совсем недавно. А перед этим наступил на мокрое место.
Я быстро огляделась. Вокруг не было никаких луж, и ближайшая ко мне водосточная канава была сухой, как спирт в таблетках. В поисках водоема, где намочил копыто лягнувший меня мерзавец, я еще раз обежала церквушку. Не поленилась даже залезть на леса – и правильно сделала: перевернутая плошка с откисавшим в ней шпателем нашлась именно там. Вода уже впиталась в доски, осталось только мокрое пятно, но мне и этого было достаточно. Выглянув с лесов, я увидела внизу свой помятый проволочный стожок и сразу же поняла, как все было. Значит, я стояла вот тут, а он подскочил сзади, толкнул меня ногой, и я бухнулась с трехметровой высоты, не сломав себе шею только благодаря своевременной встрече с чудесной, замечательной, прекрасной проволокой!
– Шею не сломала, но башкой ударилась и память потеряла! – напомнил внутренний голос.
– Слушай! – задумалась я. – Если этот ногастый гад хотел меня убить, значит, он имел на то серьезную причину? Знать бы, какую… Наверное, у него ко мне что-то личное? То есть он неплохо со мной знаком и…
– И если он тоже не потерял память, то знает о твоей жизни гораздо больше, чем ты сама! – договорил смышленый внутренний.
– Значит, нам имеет смысл познакомиться заново! – подытожила я и с риском повторно сверзиться с лесов высунулась подальше, чтобы оглядеть окрестности из-под ладошки.
Была надежда, что лягастый-ногастый не успел далеко уйти, и я поклялась себе найти его.
Ничего особенного для этого делать не пришлось, он нашелся сам. Я услышала, как скрипнули доски, обернулась и увидела поднимающегося на леса мужчину в темной одежде – то ли в синем, то ли в коричневом, я не присматривалась. Меня интересовала главным образом его обувь. На ногах у незнакомца были кроссовки. Можно было не сомневаться, что подошвы у них ребристые!
– Он чуть вошел – она узнала, вся обомлела, запылала и молча молвила: «Вот Он!» – внутренний голос очень удачно прокомментировал ситуацию стихами, автора которых я запамятовала.
И еще добавил с невольным уважением:
– Смотри, какой упорный гад! С первого раза укокошить тебя не смог, пришел еще раз попытаться!
– Это мы еще посмотрим, кто кого укокошит, – свирепо пробормотала я и приготовилась атаковать первой.
4
Лео Амтманн на выходе из участка притормозил у торгового автомата и с вожделением засмотрелся на молочную шоколадку с изображением дойной коровы. Это была его ошибка. По мнению Марты, Лео вообще следовало забыть о любимых сладостях, которые – вкупе с любимым пивом – к двадцати шести годам наградили его круглым животиком. В присутствии жены Лео на шоколадки даже не смотрел, тихо радуясь, что Марта не предала анафеме и пиво. С Марты сталось бы объявить мораторий на употребление любого неугодного ей продукта без учета мнения Лео – характер она унаследовала от отца. До свадьбы влюбленный Амтманн этого как-то не замечал, но спустя полгода после похода к алтарю начал терзаться вопросом: какого черта он взял в спутницы жизни женский вариант лейтенанта Бохмана?!
Если честно, Лео думал, что новое родство даст ему шанс дожить до пенсии, не скончавшись от раннего инсульта в момент очередной служебной головомойки. Надежда не оправдалась, скандалист и придира Бохман начал тиранить бедолагу Амтманна вдвойне: и как начальник, и как родственник.
