Впрочем, Сережа-то меня любил.
– Не выхожу, а вы не пинайтесь, – ответила я старухе, сдвигаясь чуть в сторону, прижимаясь к метрополитеновскому «шесту», цепляясь за него, чтобы не упасть. Бабка протолкалась к двери и чуть не врезалась в нее носом – прямо недовольной «картошкой» в надпись: «Не прислоняться». Поезд тормозил резко и непредсказуемо. Станции теперь объявляли на двух языках, русском и английском, а мой слух резал и тот, и другой. Я уже привыкла слышать на улицах только французский.
– Расклячилась тут. Не выходишь, а чего встала? – возмущалась бабка, одновременно норовя заехать сумкой по моим ногам. Я почувствовала вдруг, как безумно смешно все это – бабка была похожа на тюленя, пробирающегося по лежбищу, и даже голос ее был такой же – тюлений. Я улыбнулась, и бабка еще сильнее повела своим носом «картошкой». Тогда я не удержалась и расхохоталась. Смех напал на меня, его сила росла по экспоненте, и я не могла остановиться. Истеричка. От омерзительной сцены бабку спасли только раскрывшиеся двери вагона, и она побежала вперед, не оглядываясь. Двери закрылись, и я покатила дальше.
Под конец, когда стало ясно, что меня не отговорить от этой «опрометчивой поездки», Андре попытался настоять, чтобы я взяла служебную машину его отца, но я наотрез отказалась. Именно так – наотрез, даже после того, как Андре привел аргументы о безопасности и моих обязательствах перед ним, как его невесты. Особенно после этих аргументов. Я была полна решимости в очередной раз поступить так, как мне заблагорассудится. Я дорожила этим правом быть «отутюженной» в вагоне в час-пик, я не хотела променять его на комфорт служебной машины отца Андре, предпочитая сделать две «неудобные» пересадки. Так я мстила Андре, мстила вперед, про запас, и он это прекрасно понял.
– Ты ведешь себя, как неразумный подросток.
– А ты – как сумасшедший тиран, – пожала плечами я.
– Я и есть сумасшедший тиран. Я думал, это для тебя не сюрприз. Ты знаешь меня, и все равно едешь. Чего ты хочешь добиться? Пустой квартиры по возвращении? Права на свободу? Ты передумала выходить за меня замуж?
– А замужество несовместимо со свободой? – удивилась я, улыбаясь искусственной, неестественной улыбкой.
– Ты не настолько глупа или наивна, чтобы не понимать, с кем имеешь дело, – ответил Андре. Мы помолчали, стоя в прихожей. Затем я потянулась за курткой.
– Не уходи, – в последний раз попросил он, удерживая мою куртку рукой.
– Иногда мне кажется, что я совсем не знаю тебя, – ответила я и рванула куртку на себя. Андре больше ничего не сказал, он отошел и поднял вверх две руки, давая мне понять, что более мне препятствовать не станет. Я нацепила свои ботинки-вездеходы и короткий пуховик, и ушла. Нет, я убежала, боясь, что Андре остановит меня или что я сама передумаю.
Поехать туда, на «Профсоюзную», было правильным поступком. Я ненавидела правильные поступки. Выйдя из поезда на нужной станции, я двинулась с места, медленно, будто к каждой моей ноге приковали по цепи с гирей, какими удерживали от побега каторжников. Я еле плелась в сторону эскалатора, а когда взошла на первую ступень, он неумолимо пополз вверх. На мою персональную Голгофу я ехала с комфортом.
* * *
Родители Сережи меня ждали. Может быть, они ждали меня дольше, чем я могла себе вообразить. Их глаза были как у потерявшихся на вокзале детей, они были в ужасе, они смотрели на меня с надеждой, хоть в глубине души и понимали, что надежды нет или, во всяком случае, она никак не связана со мной.
– Как же так? – спросила мама Сережи, Алевтина Ивановна, тетя Аля. Ее муж, Сережин отец, Дмитрий Сергеевич, молча кусал губы. На столе в их небольшой кухне стояли три чашки, чайник с темной мутной заваркой и сахарница. Я забыла принести печенье или что-то еще, я пришла к ним с пустыми руками, с пустыми глазами.
– Я не могу понять, тетя Аля, сколько не думаю, не понимаю, что же случилось. Я так надеялась, что он просто уехал, чтобы развеяться.
– Он уехал к тебе, – процедил дядя Дима тоном прокурора в суде. – Он поехал, чтобы сделать тебе сюрприз, а ты там с кем-то путалась!
– Дима! – воскликнула тетя Аля и бросила на меня короткий, полный беспокойства взгляд. Она боялась, что ее муж спугнет меня, и я уйду.
– Это так, да, – кивнула я. – Это ужасно несправедливо.
– Ты не могла сказать ему по телефону, что не любишь его? – хрипло спросил отец.
– Он сделал мне сюрприз. Это значит, что я понятия не имела, что Сережа приезжает, пока не увидела его на пороге в отеле. Я не хочу… дядя Дима, я приехала, чтобы сказать вам – я с вами. Я не собираюсь оставлять все, как есть. Я буду звонить в полицию, следить за новостями. Они все равно не могут этого так оставить. Может быть, он попал в аварию? Может быть, потерял память.
– Я слышал, ты выходишь замуж? – спросил Дмитрий Сергеевич, и я кивнула.
– Он так тебя любил, – вдруг добавила тетя Аля. – Я понимаю, ты ему не пара, я всегда это понимала. Сережа ведь очень простой мальчик. Рыбалку любит, дачу. А ты всегда была девочкой с запросами.
– Я никогда не была девочкой с запросами, – изумленно возразила я, а сама подумала – неужели я именно так выгляжу со стороны.
– Ты можешь рассказать, что случилось? – прервал меня Дмитрий Сергеевич. – Я хочу знать все, что случилось. Когда ты последний раз видела Сережу?
– Я… мы в тот день расстались, – пробормотала я, невольно бледнея. Воспоминания о том дне, о вечеринке в доме Габриэль потускнели, на них наслоились все последующие события, охота, которую устроила на меня Одри Шараф, и я вдруг подумала, что все, что я помню про тот день – это как Сережа ударил меня кулаком по лицу, а потом, как Андре увозил меня на машине в арабский квартал.
– Значит, ты ему сказала, что… ты не любишь его? Как он воспринял это? Ох, я спрашиваю какую-то ерунду. Конечно, он был разбит! – Тетя Аля всплеснула руками и отошла к окну. Я чувствовала себя как рак, брошенный в кастрюлю с водой. Вокруг меня все начинало закипать и пузыриться, и я не знала, как выбраться. Андре был прав, я не должна была ехать. Они не смогут понять меня, они – его родители, зачем им понимать меня.
– Она его бросила, и он уехал, а потом что-то случилось. Всё. Она ничего не знает. Она ничем нам не поможет. Зачем мы вообще принимаем ее в своем доме? – Дмитрий Сергеевич выплевывал слова как пули, и, хотя говорил он с женой, все они рикошетом попадали в меня.
– Я могу уйти, – прошептала я, внезапно потеряв голос.
– Нет, не надо, – покачала головой тетя Аля. – Скажи, как ты сама думаешь, он еще жив?
– Я… я не знаю, но надеюсь на это. Как я уже сказала…
– Слушайте, хватит! Насмотрелись сериалов, где в тридцатой серии из комы выходят.
– Но не может же человек просто взять и пропасть? – прошептала тетя Аля, и я вдруг с удивлением отметила, что плачу. Слезы текли из моих глаз незаметно и без малейшего усилия. Эти слезы ничего не облегчали, ни с кого не снимали ноши, но они были как сгоревший предохранитель, взявший на себя удар внезапно взлетевшего напряжения. Тетя Аля подошла ко мне, села напротив и закрыла ладонями лицо. Ее плечи тоже затряслись, мы тихо плакали вдвоем. Мы оплакивали Сережу и ту несправедливость, ту неопределенность, в которой мы все оказались. Не может же человек просто так взять и пропасть. В самом деле!
