Если бы Харрис мог проводить свои исследования на «суррогатных ногах», а не на ногах трупов, он бы делал это. В настоящее время используются две такие модели, разработанные организацией по научно-техническим вопросам обороны Австралии. В Австралии, как и в других странах Содружества, баллистические и взрывные исследования на трупах запрещены. Так называемая хрупкая суррогатная нога (FSL) сделана из таких материалов, которые реагируют на взрыв примерно таким же образом, как человеческие ткани. Кости такой ноги изготовлены из минерализованного пластика, а мышцы — из баллистического желатина. В марте 2001 г. Харрис взорвал австралийскую ногу на такой же мине, на которой подрывались его трупы, чтобы сверить результаты. К сожалению, характер повреждения костей несколько различался. Основная проблема на данный момент — это стоимость исследований. Каждая суррогатная нога (их нельзя использовать повторно) стоит около 5000 долларов, а стоимость трупа, включая перевозку, анализ на ВИЧ и гепатит С и расходы на кремацию, обычно не превосходит 500 долларов.
Харрис считает, что снижение цен — исключительно вопрос времени. Он ждет, когда это время придет. Суррогатные образцы предпочтительнее не только по той причине, что эксперименты с трупами и минами сложнее и с этической, и с практической стороны, но и из-за того, что все человеческие трупы разные. Чем люди старше, тем тоньше их кости и менее эластичны ткани. В экспериментах с минами несовпадение возрастов особенно бросается в глаза, поскольку средний возраст саперов составляет около двадцати лет, а средний возраст трупов — около шестидесяти.
До появления суррогатных человеческих конечностей австралийским исследователям будет тяжело, поскольку они не могут использовать целые трупы. Английские ученые попытались выйти из положения, тестируя обувь на ампутированных ногах. Однако такая практика подвергается активной критике, поскольку ампутированные конечности обычно заражены гангреной или несут на себе следы диабетических осложнений, в результате чего они плохо подходят для имитации здоровых ног. Другая группа исследователей пыталась тестировать защитную обувь на ногах чернохвостых оленей. Но, учитывая, что у оленей нет пальцев и пяток, а у человека нет копыт, и ни одна страна не использует чернохвостых оленей для разминирования территории, трудно себе представить, что результаты таких экспериментов (впрочем, довольно забавных) могут иметь хоть какую-нибудь практическую ценность.
А вот что касается программы LEAP, то это исследование оказалось весьма полезным. Миф о сандалиях был развеян (поражения ног в сандалиях практически не отличались от поражения ног в военных ботинках), а один тип обуви — Spider Boot фирмы Med-Eng — показал значительные преимущества по сравнению со стандартной обувью (хотя для полного подтверждения результата требуются дополнительные эксперименты). Харрис считает, что проект выполнен успешно, поскольку в случае наземных мин даже небольшой выигрыш в защитных свойствах обуви может означать очень большой выигрыш в состоянии здоровья жертвы. «Если бы я смог сохранить ногу или хотя бы не допустить ампутации выше колена, я считал бы этот бой выигранным», — говорит он.
Неприятная сторона исследований в области человеческих травм состоит в том, что те вещи, которые с наибольшей вероятностью могут покалечить или убить человека (то есть те вещи, которые как раз и нужно понять и изучить), с большой вероятностью покалечат и занятый в эксперименте труп. Это относится к автомобильным авариям, выстрелам из огнестрельного оружия, взрывам, спортивным травмам. Нет нужды использовать трупы, чтобы изучать травмы от прокалывания руки степлером или чувствительность человека к неудобной обуви. «Чтобы защитить человека от реальной угрозы, неважно, автомобильной аварии или взрыва бомбы, нужно подойти к самой грани. Необходимо действовать деструктивно», — говорит Макрис.
Я с ним согласна. Означает ли это, что я разрешу кому-то взорвать мою ногу после моей смерти, чтобы помочь спасти ногу солдата НАТО? Да, означает. Означает ли это, что я разрешу кому-то стрелять в мою мертвую голову нелетальными пулями, чтобы помочь предотвратить случайные смерти? Я думаю, что да. Для каких целей я бы не согласилась пожертвовать мои останки? Я знаю только один эксперимент, в котором я в качестве трупа не хотела бы участвовать. Этот специфический эксперимент не был проделан во имя науки, или образования, или спасения автомобилистов, или защиты солдат. Он был выполнен во имя религии.
7. Священный труп
Экспериментальное распятие
Шел 1931 год. Французские врачи и студенты собрались в Париже на ежегодную конференцию имени Лаэнника. Однажды утром среди них появился священник. На нем была длинная черная сутана со стоячим воротничком — обычная одежда католического священника; под мышкой он держал потертый кожаный портфель. Он сказал, что его зовут отец Армельяк и что он пришел к лучшим французским анатомам за советом. В портфеле была серия увеличенных фотографий Туринской плащаницы — льняного покрывала, в которое, как считают верующие, был завернут Иисус после снятия с креста. Аутентичность плащаницы тогда, как и сейчас, была под сомнением, поэтому церковники обратились к ученым с просьбой установить, соответствуют ли следы на плащанице анатомии и физиологии реального человека.
Доктор Пьер Барбе, достаточно известный и не слишком скромный хирург, пригласил отца Армельяка в свой кабинет в госпитале Сен-Жозеф и без промедления предложил для этой работы свою кандидатуру. В своей книге «Врач на Голгофе: Крестные страдания Господа нашего Иисуса Христа глазами хирурга» (A Doctor at Calvary: The Passion of Our Lord Jesus Christ as Described by a Surgeon) он вспоминал следующее. «Я сказал, что имею большой опыт работы в области анатомии, которую преподавал длительное время. Тринадцать летя жил в непосредственном контакте с мертвыми телами». Можно подумать, что обучение анатомии и проживание в близком контакте с телами происходило в одно и то же время, но кто знает. Может быть, доктор Барбе хранил в погребе тела умерших членов семьи.
Нам мало что известно о докторе Барбе, за исключением того, что он с большим усердием, возможно с несколько излишним усердием, пытался доказать подлинность плащаницы. Через некоторое время после появления отца Армельяка доктора можно было застать в лаборатории за следующим занятием: он вбивал гвозди в ладони и стопы невысокого мертвого человека с шевелюрой Эйнштейна (одного из тех невостребованных мертвецов, которых передавали для изучения анатомии в парижскую анатомическую лабораторию), а затем распинал его на кресте собственного изготовления.
Барбе сосредоточил свое внимание на двух длинных «кровавых пятнах»
[41], исходящих из «отпечатка» оборотной стороны правой ладони. Два пятна выходили из одной точки, но дальше расходились под разными углами. Первый след, как он пишет, «косо идет внутрь и вверх (анатомически это положение напоминает положение атакующего солдата) и достигает локтевого сгиба. Другой поток, более тонкий и извилистый, поднимается до локтя». В ремарке об атакующем солдате можно разглядеть то, что со временем станет совершенно очевидным: Барбе был слегка сумасшедшим. Я не хочу показаться злой, но какой нормальный человек для описания следов крови использует образ сражающегося солдата?
