Но Подоля как окаменел – и не пускал. Тут за его спиной, в шелковом халате, вздымая кверху голые полные руки в приветствии, возникла сама Машка.
– «Здравствуйте, тетя Поля, дорогая! А ты что же это, Николай, соседку в гости к нам не пускаешь?» – и, отодвинув могучим боком Подолю: «Стань в сторонку!», – улыбнулась, распахивая широко входную дверь и приглашающим жестом указывая Пелагее пройти вперед, на кухню.
– «Извините, тетя Поля, что в комнату не приглашаю: не убрано там у меня, только-только с работы сама пришла, да сразу и уборку затеяла – пылищи полно по углам. Все некогда было, а сейчас вот собралась подметать, стулья перевернула да на стол сиденьями уложила, да пока гремела – их сдвигала, звонок-то и не расслышала! Садитесь, пожалуйста, а ты, Подольский, чайник нам поди из моей комнаты принеси да поставь, да и иди к себе потом, дай людям поговорить, чего встал?» – и Маша, цепким взглядом отметив здоровенную сумку, осторожно и молча, по-деловому, стала ее «перехватами» отбирать у Полины. Та, облегченно вздохнув и вытерев пот со лба концами головного платка, не раздеваясь, села на табурет.
– «Маша, ненадолго я к тебе, раздеваться не буду, и чая не надо. Хочу тебя, Мария, просить о помощи. Парня я своего в армию провожаю, через неделю, а на праздник, 7 ноября, хочу гостей позвать. Помоги мне, голубушка, коньяк на водку и вино обменять, у тебя, я слыхала, повсюду связи есть!»
Пока Пелагея разговаривала с Машей, Подоля, предварительно постучав, вошел в Машину комнату. Там все было в полном порядке, даже кровать застелена, только не очень-то аккуратно – возле самой стены высился за подушками какой-то горб, как будто одеяло ватное валиком скатали да так и застелили, не расправив. Да еще и ковер сверху накинули, а раньше он на стенке над кроватью висел. Сполз, что ли, или, может, оборвали?
Подоля покрутил длинным носом, как птица-ворона, схватил с подставки на подоконнике медный тяжелый чайник, потом, оглянувшись по сторонам, на всякий случай приоткрыл пузатый высокий платяной шкаф и заглянул внутрь.
Сдавленным голосом тихо просипел: «Коля, ты тут?» – и, не получив никакого ответа от плаща, пальто и шубы, быстро захлопнул дверцу шкафа, который все жители московских коммуналок называли всегда просто «гардероб», а провинциалы обязательно величали «шифоньер», причем, и те, и другие французского уже не знали.
Неграмотная Москва произносила бойко «в гардероПе», а приезжая провинция полагала, что, раз шкафы делают теперь из фанеры, то и называться они должны «шифанеры».
Подумав об этом вскользь, грамотей Подоля пожал плечами и потопал на кухню. Там он поставил кипятить чайник и тихо удалился. Постоял еще немного в коридоре, прислушиваясь к спокойному разговору женщин.
Говорила Маша:
– «Тетя Поля, ну, какие деньги? Мне деньги не нужны, главное – человеку помочь!
Давайте вы лучше и меня на эти проводы пригласите – вот и рассчитаемся.
Грустно мне одной, без семьи, без праздников, просто выть иногда хочется.
Никто меня к себе не зовет – как огня боятся…
Вот уж и погуляю я хоть у вас в гостях!
Колю вашего все мы в доме хорошо знаем и любим, всем он помогал, и мне с Подольским в том числе – а то бы уж и пропали мы здесь, в подвале нашем, от вечных поломок и засоров, дерьмом чужим сверху от соседей залитые!»
Пелагея аж руками всплеснула:
«Дык, Машуня ты моя драгоценная, дык приходи просто так, какие тут еще приглашения!
А за работу возьми себе коньяк, да хоть вот «пять звездочек» – ты знаешь, куда его пристроить!
Приходи, милая! Просто так приходи. Всегда тебе буду рада. Надо же, удумала – приглашения какие-то!»
– «Да ведь, тетя Поля, тогда весь дом наш так просто к вам придет, если без приглашения! А вот давайте я уж и на стол накрою, вы мне доверяете? Прямо в кухне у вас, думаю, и поставим столы, а через двери ее широкие продолжим в коридор, в переднюю, широкую его часть.»
– «А как же тогда в кухню проходить-то будем? Если вход-то в нее столами заставим?» – сразу начала соображать Поля, заведомо согласившись на Машино действенное участие в проводах.
Пелагея не удивилсь Машиному предложению потому, что и сама всегда помогала безотказно и бескорыстно всем, кто просил, чем могла: и работой, и душой, и сердцем…
– «Я ведь, теть Поль, вашу квартиру отлично знаю и помню, у батюшки моего она одна из лучших была. Там вход из кухни в соседнюю смежную комнату – столовую когда-то – существует, скрытый в спираль. Подавали горячее в прежние времена через этот узкий проход.
Если фанерную перегородку к Должанским из кухни сломать временно, всего-то три доски! то через их комнату и заходить в кухню будем, когда все столы расставим. Ну, а в коридорной части молодежь рассадим, там они, небось, и танцы устроят, и выйти им из-за столов покурить на лестницу легче будет!
Посуду я тоже свою принесу, и у соседей ваших стулья да вилки-ложки соберем. Очень я это дело и люблю, и умею – столы гостям накрывать!
А про расходы вы мне, тетя Поля, и не упоминайте – что там мы уж такого особенного с вами наготовим? Картошка, селедка, огурцы соленые, кислая капуста, постный винегрет. Это – за мной все. Принесу – приготовлю. Да пирогов всяких – это уж вы сами напечете, только блинов вот не надо – не поминки.»
– «Да знамо дело! – поджала было губы обиженно Полина, хотя сама по дороге уже подумала – надо же, дают на проводы столько же бутылок, как прям на поминки, – но потом спохватилась: “Да дорогуша ж ты моя Машенька, вот уж не знала я, не чаяла, что ты такая добрая душа! Спасибо тебе, миленькая ты моя! Поклон тебе за такую помощь земной!”»
И Пелагея встала, чинно, по-деревенски, руку к сердцу приложила и поклонилась низко перед Марией.
За дверью кухни, в коридоре, раздался звук, похожий на чихание.
Это Подоля прыснул со смеху в кулачок и быстро смылся, наконец, в свою комнату.
Часть 17. Канун праздника лучше, чем сам праздник
Ох, уж и праздник наступил – так праздник! Настоящий! Давно шестая квартира по переулку Стопани, дом 14, так не праздновала, года три уж точно, со Дня Победы!
Все соседи из четырнадцати комнат – и старые, и новые, все двадцать восемь человек, считая детишек, радостно готовились к нему. Во-первых, сам праздник, да еще и двойной – проводы Николая в армию.
Колю любили все, как родного. Красавец, скромняга, вежливый и мастер на все руки – что хошь починит!
Детишки его обожали. Визжали просто от счастья, когда он то мяч дырявый заклеит, то прыгалки веревочные порванные заново свяжет, и без узелка даже!
То просто поднимет вдруг малыша и на руках подкинет, высоко-высоко! И не страшно, потому что весело!
И все собаки, и кошки тоже – а их Коля особенно любил – ластились к нему и бежали долго по дороге, провожая.
