Не хулиганили, не озорничали – до милиции дело не доходило!
Часто подливая веселому хозяину, иногда и ночевать оставались, загостившись, когда Сопа уже крепко спал на своей «девичьей» прежней постели.
Временные постояльцы утрамбовывались штабелями на тахту, а молодая хозяйка Нинон укладывалась всегда одна на свое просторное супружеское ложе.
Уж кого она пускала к себе под бочок, точно не ведомо, но поговаривали некоторые несознательные якобы очевидцы, что чаще всего обнимала Нинон на ночь дорогую подругу – сухую, как жердь, Юлищу – потому-то, дескать, у молодой Вовиной супружницы и детей все не было!
А с самого края, как ласковый кот, примащивался к обеим подружкам в поздний час, но ненадолго, хитромудрый часовщик Виндлер.
Патефон его уже так и стоял в Вовиной комнате, а то что его было таскать туда-сюда то и дело?
И вообще, стал вскоре Йоська лучшим другом медленно, но верно спивающегося Сопы.
Однажды в пылу дружеских откровений, когда оба вышли покурить на балкон – Йоська, кстати, вовсе не курил, как оказалось, по причине слабых от рождения легких, как он всем объяснял – и не пил ничего, окромя кислятины сухенькой – так вот, на вопрос наивного и полупьяного уже Вовы, почему сосед все еще не женат – ведь это такое, понимаешь, приятное дело! – признался новому другу Сопе друг Иосиф, что он сделать этого ну никак не может, потому что отец его – верующий азербайджанский еврей, и обязан женить сына только на азербайджанской еврейке из такой же крепко верующей семьи.
Сопа почесал в затылке, оценивающе и по-новому как-то посмотрел на соседа – типа, ну надо же, попал! – и мудро посоветовал послать такого тёмного папахена, живущего, к тому же, где-то далеко в горах дикого кавказского забайкалья, а не в столице нашей Родины, на дальний хутор с большим приветом и жениться здесь уж как – нибудь и без него!
Йоська глубоко вздохнул, закатил под потолок свои бараньи глаза с поволокой и сказал коротко и ясно:
– Не дадут! Возле синагоги зарежут! Папа с мамой такого позора не переживут!
– Так ты что, еще и сам в синагогу ходишь? – изумился Сопа.
– А как ты думал? Кто меня тут в Москве бы пристроил, как не наши единоверцы?
Мы все друг за друга, друг за друга – вот и до вершины кто-нибудь доползет!
Все наши про всех своих тут в вашем московском муравейнике знают от и до, и если кому помощь нужна или деньги – всегда пожалуйста!
Но если субботу не соблюдаешь или там явно законы наши попираешь, молиться не ходишь, с гоями и гойками больше, чем надо, на глазах мелькаешь – не сносить тебе башки тогда, сразу в разум приведут и домой отправят.
А то и еще куда похуже…
– А я тебе, Иосиф – вот имя-то у тебя какое, прям и произносить-то страшно! – вот в чем признаюсь тогда: вовсе я по фамилии-то и не Авдеев!
То ведь дед да бабка мои по матери эту фамилию имели, а уж мать моя замуж-то вышла за офицера царского, венчана была под его фамилией как Шадрина, то есть, я же Шадрин должен бы быть, но советская власть их брак не признала без регистрации, и взял отец мой, скрепя сердце, мамашину девичью фамилию – ну а меня и подавно под ней записали.
И не знаю я об отце своем совсем ничего, кто он, откуда, где его родные…
Вот мы какие, русские, иваны, родства-то не помнящие!
И Вова пустил скупую мужскую слезу на плечо тоже заплакавшего друга…
* * *
В одну из таких танцевальных суббот заглянула на огонек к подружке Нине и Вера с женихом – да не с пустыми руками, а с тети Полиными пирогами с картошкой, горяченькими еще, завернутыми в толстую газету.
Пироги тут же разошлись на ура, все до этого танцевавшие присели ненадолго передохнуть, а Верочка со своим Николаем, быстренько выпив положенную штрафную, стали одни исполнять медлееное танго под любимейшую их музыку «В парке Чаир».
Жевание прекратилось, все затихли и не отрываясь смотрели, как эта и впрямь будто зачарованная, слаженная пара создавала чудесную сказку под сладкую музыку забытых и исчезнувших навсегда времен.
Когда замерли последние звуки пластинки, все продолжали молчать – как будто не очнулись еще от приятного легкого сна.
И только Йоська Виндлер, голосом громким и потому неуместным каким-то, вдруг выдал:
– Вот такую я себе хочу жэнщину, Вова! – все бы отдал!
Николай дернулся, было, к нему, – но скандалу не дали развиться.
Тут же нарочито громко и восторженно заверещали Нинон и Юлища, восхищаясь прекрасным танцем, захлопали в ладоши все остальные, но Николай потянул Веру за руку, она по – клоунски стала приседать, шутливо кивать направо и налево, как бы молча благодаря за комплименты и показывая жестами, что от всего сердца рада – и они быстро ушли.
– Зачем ты это делаешь, Вера, к чему все эти твои ужимки дурацкие? Тебе что, так важны эти люди, которые и мизинца твоего не стоят, или приятно было услышать, что выкрикнул этот баран, наконец?
– Коля, а тебе не кажется, что ты слишком высокомерен с моими друзьями?
И разговор их в очередной – который уж – раз не получился.
Они не виделись на неделе не только днем, но и по вечерам, ведь Вера училась.
А ночью в постели, когда обычно и происходили их настоящие встречи, Николай резко отвернулся носом к стене – Вера спала с краю, и тоже повернула лицо к близко стоявшему от дивана круглому столу, полежала немного и стала тихо вытирать набегавшие слезы углом льняной скатерти.
Она пыталась проверить себя, в чем же не права – всегда почти не права, он постоянно недоволен ее поведением.
Что же в ней такое появилось, чего раньше не было – или он не замечал?
Николай утверждал, что в ней погибает настоящая актриса – но это он так шутил, а если уж честно – то Вера очень жалела, что забросила совсем свой танцевальный коллектив, ни разу там после отъезда Капы не появлялась.
А теперь уже, наверняка, поздно – взяли кого-нибудь на их с подругой места, да и времени нет из-за вечерней школы.
Вот если бы поступить в театральное, стать актрисой, разъезжать по гастролям, а может, даже, сниматься в кино…
Но для этого все равно надо кончить школу.
Надо – значит, надо.
И правильно Николай ею недоволен – она недоучка, многого не знает, но делает вид, что понимает – потому что в таких случаях просто молчит, а, как известно, промолчишь – за умную сойдешь…
Но все же еще впереди, и она вовсе не тупица, учится неплохо, учителя даже довольны – а все потому, чтобы понравится еще больше Николаю.
Что же он там, в своем углу, зубами так заскрипел?
Вера развернулась и с силой прижалась всем телом к колючему и угловатому, костлявому и неприступному, родному своему существу.
