«В действительности все иначе, чем на самом деле».
Экзюпери
Знамение
Шум из Египетского зала разносился по всему этажу. Возбужденные и радостные охи, вздохи, пришепетывания и восклики летали меж арочных сводов, удваивались, отталкиваясь от стен, сшибались друг с другом на пологих ступенях, словно споткнувшись о невидимую завесу, и взмывали ввысь к самому потолку. Взоры всего многочисленного и разноплеменного собрания были обращены в угол, откуда по всему залу огненными мухами разлетались жужжащие искры. Мумия, откинувшая крышку саркофага и присевшая, чтобы лучше созерцать происходящее, то и дело отмахивалась от огоньков, цепляющихся за облачение черными грязными лапками. Множество кошек, соскочивших со своих постаментов, барельефов, ваз и кувшинов, сгрудились на полу у ног огромной черной кошки, каждое движение которой порождало новый выплеск искр, закручивающихся в смерчи и разлетающихся по залу.
Мут-Сохмет, это была именно она, величественно и грозно оглядывала внимающее ей собрание, время от времени поглаживая рукой лицо, будто проверяя, на месте ли материализовавшийся нос, не исчез ли снова, то есть достаточно ли она хороша, не посмеет ли кто-нибудь усомниться в ее безусловной красоте и силе. Священная кобра на ее голове подняла голову и воинственно раздувала капюшон, демонстрируя немедленную готовность к нападению.
Только одна-единственная кошка, самая красивая и изящная, со сверкающим синим скарабеем во лбу, не склоняла головы и не прижимала ушей. Она даже не сошла со своего помоста и слушала Мут-Сохмет с внимательной и лукавой улыбкой. Впрочем, ее витрина находилась как раз за углом одного из сводов и в поле зрения Сохмет не попадала.
– Час настал, – звучный голос Мут-Сохмет, до краев налитый горячим металлом, на каждом выдохе и рождал те самые искры, заставляя внимавших пригибать головы, чтобы жар не опалил шерсти и не ожег глаз. – Я чувствую, как во мне прибывают силы. Завтра черное полнолуние, это мое время. Дворец будет наш. Чары кэльфов развеются, все они погибнут – в железе и воде, оставшихся на месте этих стен, они не способны жить. Останемся только мы, вечные великие и единственные хозяева этого мира и всех прочих миров. Слышите? – она внимательно оглядела разномастные склонившиеся перед ней затылки, – больше никто и никогда не сможет сходить с картин, создавать фантомов, перевоплощаться. Да и самих картин больше не будет! – Мут-Сохмет хохотнула, словно провела топором по камню, – эрмики – глупая стая – нам не помеха. Выжившие встанут в наши ряды, им все равно, кому служить за жратву. Потом они все равно передохнут – кастраты не могут оставлять потомства. И тогда я призову крысиного короля. О, это будет настоящий апокалипсис! Крысиный король – самая мощная технология извращения сознания. Не надо войн, не надо землетрясений. В мире людей исчезнут ориентиры, которые они называют смешным словом «мораль», свой начнет предавать своего, потом они просто пожрут друг друга! Как сошедшие с ума крысы. И тогда, наконец, мы сделаем то, что не удавалось триста лет. Хотя… что такое триста лет для вечности? Глоток крови, не более…
– А тот, кто должен прийти, он умрет? – Красивая кошка со скарабеем, наконец, спрыгнула с помоста и подошла ближе. Испуганная толпа расступилась, пропуская, и отодвинулась чуть дальше от трона, освободив просторный пятачок для красавицы.
– Ты опасаешься за него, Баст? – Мут-Сохмет засмеялась, и с вздрогнувших величественных сводов просыпалась белая пыль, припорашивая согбенные спины, промытые витрины, саркофаги, статуи. Черные и розовые шестиугольные плиты пола в главном проходе мгновенно сравнялись с цветом близлежащих серых. В приглушенно освещенном зале стало намного светлее, как после внезапного снегопада в городе хмурым осенним утром. Мут-Сохмет дождалась, когда перестанет обреченно звякать стекло, приосанилась. – Все предопределено. Он будет жить как обычный кот. Эрмики вполне разберутся с ним. О, это будет многосерийная драма, блокбастер, триллер, конец которого известен. И даже ты, Баст, уже ничем не можешь этому помешать. Тебе нужны доказательства? Вот, посмотри.
Мут-Сохмет грациозно повела коленями, и на тугих складках ее обтягивающего черного платья мигнули красные искорки, крошечные, живые, похожие на капельки свежей горячей крови.
Красотка со скарабеем подошла еще ближе, принюхалась. Видно было, она совсем не боится грозной Мут-Сохмет. Длинным грациозным движением Баст взлетела на ее левое плечо, сдвинула лапой ленту трехчастного парика и принялась что-то шептать прямо ей в ухо. Остальные кошки отошли в середину зала и стали обсуждать только что услышанную речь. Черные, белые, серебристые, бронзовые, полосатые, черепаховые, пушистые и почти бесшерстные, длинноухие и гладкоголовые – вряд ли кому-нибудь и где-нибудь доводилось видеть такое количество разномастных и разновеликих кошек. Большинство из них были нарядно украшены бусами, диадемами, брошами, на некоторых сверкали богатые ошейники – символ принадлежности хозяину. Впрочем, для Египетского зала в таком количестве кошек как раз не было ничего удивительного.
Кошка в Древнем Египте слыла животным священным, почитаемым и уважаемым. Еще неутомимый Геродот удивлялся, что кошке не только принято уступать дорогу, но и при пожаре египтяне спасают в первую очередь ее, как самое ценное, а уж потом выносят, если успеют, домашний скарб. За убийство кошки, даже нечаянное, – смерть. Кошку холили, лелеяли, оберегали. Если же она умирала, в знак траура все домочадцы семьдесят дней обрезали волосы и выщипывали брови. Кошка считалась безусловным божеством – священным существом, отвечающим за плодородие и деторождение. Ни одно животное не имело столько храмов и мест для поклонения, как кошка. Флешмобы перед храмами с пением, музыкой, плясками в честь священных кошек собирали до миллиона человек! Поэтому жалкие сборища на Дворцовой с сотней-другой дрыгающихся и жеманничающих переростков вызывали у обитателей Египетского зала лишь саркастические ухмылки.
Один из воинов 28-й династии с разрисованной стелы как-то рассказывал соседям о поражении египетского войска исключительно из страха навредить кошкам.
В 525 году до новой эры персидский царь Камбиз с огромным войском двинулся на завоевание Египта. Возле укрепленных стен города Пелусия персы встали: сверху на них летели тучи стрел – ни укрыться, ни увернуться. Супостаты чуть было не повернули обратно, но тут Камбиз обратил внимание, что на левом фланге большой кусок земли не обстреливается – лучники стараются это место миновать. Пригляделся и увидел там несколько кошек. «Эврика»! – вскричал Камбиз и тут же, подлый безбожник, приказал своим бойцам отловить в округе всех кошек и в момент наступления держать этих невинных перед грудью как щиты. Египтяне, конечно, по кошкам стрелять не могли. Ну и… На сто двадцать лет попали. Камбиз стал владыкой долины Нила, основал 27-ю династию, творил что хотел. Хотя все равно поплатился: когда вконец оборзевшие оккупанты стали вершить надругательства над кошками и разрушать их храмы, народ восстал. Восстание Амиртея так с тех пор и зовется кошачьим.
