– Беру свои слова назад! – звучно чихнув, сказала Тяпа. – Это место очень подходит для обустройства небольшого уютного склепика под мраморной плитой!
– Может, не будем выяснять суть Райкиного заказа? – Нюня струсила, но было уже поздно.
– Будьте здоровы! – весело произнес бойкий девичий голос, который я уже слышала по телефону.
Из-за малиновой портьеры выглянула рыжеволосая конопатая барышня в модных очочках без оправы.
– За заказом? – спросила она, приспустив на нос свои окуляры.
– За ним, – настороженно ответила я. – Вы мне звонили. Лебзон Раиса Марковна.
– Я знаю, у нас за последний месяц только один ваш заказ и был, – протараторила девчонка и снова скрылась за портьерой.
Оставшись в одиночестве, я вновь почувствовала себя неуютно. Бронзовые кольца потревоженной портьеры таинственно бряцали. Птица, пролетевшая над куполом здания, отбросила на мрамор пугающую тень и шмыгнула по полу, как черный призрак! Я затравленно пробежала глазами по полкам и почувствовала большое облегчение, обнаружив в одном из шкафов сочинения В.И. Ленина в несчетном количестве томов. Полное собрание заветов Ильича сыграло роль якоря, который успешно удержал мой слабый и склонный к мистификациям разум на позициях диалектического материализма.
– С вас четыреста двадцать восемь рублей за сканирование и распечатку, – деловито сказала рыжая, выходя из-за занавески.
В руках у нее была бумажная папка самого унылого канцелярского вида – с завязанными плоским бантиком тесемками и надписью «Дело».
– Здесь все? – спросила я, не имея о содержимом папки ни малейшего представления.
– Вся книга, разумеется, хотя, строго говоря, настоящей книгой этот труд не назовешь, потому что отпечатан он не в типографии, а на ротапринте, полукустарным, стало быть, способом, но материал очень интересный, хотя из-за ерей и ятей читается трудновато, – азартно затарахтела рыжая болтушка. – Дороговато вышло, потому что каждую страницу копировали, но вы же сами так просили.
– Да-да, конечно, – согласилась я, вытаскивая кошелек.
Ужасно хотелось спросить, что за допотопное «Дело» с ерями и ятями я получаю за четыре сотни нормальных послереформенных рублей, но я уговорила себя потерпеть.
– Хотите, здесь присядьте, поработайте, – вручив мне папку, предложила рыжая.
Однако я совсем не хотела оставаться в библиотечном склепе сверх необходимости. С толстой папкой под мышкой я покинула величественное и мрачное книжное царство, прошла в ближайший сквер и устроилась на лавочке под сиреневым кустом, обещающим в самом ближайшем будущем пышно зацвести. Над зеленоватой гладью маленького искусственного пруда сновали стрекозы и бабочки, на скамье в окружении сумок и игрушек восседали молодые мамаши, в песочнице копались их поднадзорные младенцы – обстановка была удивительно мирная, спокойная и приятная. Весьма подходящая для того, чтобы развязать тесемки загадочного «Дела», за картонной обожкой которого могло таиться все, что угодно.
– Например, архивный перечень всех кладбищенских захоронений последнего столетия с указанием вакантных мест! – выдвинула свою версию Тяпа. – Или дореволюционный список «Справочника чернокнижника» с уникальными пометками практикующего мага на полях. Или…
Я дернула за веревочку.
Это было «Жизнеописание достопочтенных россиян, после кровавой бури революции нашедших успокоение в тихой гавани Прекрасной Франции, по мере сил и слабого ума составленное камер-казаком Ее Императорского Величества Марии Федоровны Макаром Пащиком».
Многоэтажное название труда дало мне представление о витиеватом стиле его автора, и больше ни о чем.
– Очень интересно, – озадаченно сказала Тяпа. – Прекрасная, значит, Франция? Гм… Уж не там ли отрыта чужая могилка, из которой телеграфирует Райка? Нашу подругу всегда тянуло на поселение в дальние края… Тань, погляди на входящий номер – он не иностранный?
– А черт его знает, я в этом не разбираюсь! – досадливо ругнулась я.
«Дело» ничего не прояснило, только добавило вопросов.
– А давайте почитаем? – робко предложила любознательная Нюнечка. – Интересно же узнать про императрицу и ее камер-казака!
Я перелистала страницы, пестрящие неудобочитаемыми старорежимными буквами, нашла оглавление и присвистнула: список упокоившихся достопочтенных растянулся на три страницы! Надежда на то, что жизнеописание множества уважаемых россиян во Франции прояснит судьбу одной еврейской авантюристки в России, была невелика, но пренебрегать ею не стоило.
– Почитаем, – со вздохом согласилась я, вставая с лавочки.
Одна из моих немногих дурных привычек – читать лежа. Завалившись на удобный диванчик с шоколадкой, я могу одолеть даже скучный телефонный справочник.
Я взвесила на руке папку и решила, что в данном случае шоколадок понадобится не меньше трех, иначе зубодробительное «Жизнеописание» нипочем не проглотить.
– Три шоколадки, кило яблок и бутылка пепси! – развернула список Тяпа.
Я пересчитала наличность и пошла в супермаркет, который случайно обнаружила по дороге в библиотеку.
Пациентка, в больничной карте которой значилось красивое русское имя Анна Королева, россиянкой не была давно, а Анечкой и вовсе никогда не звалась. Однако она безропотно откликалась на чужое имя. Она вообще проявляла редкие для нее чудеса послушания, кротости и благонравия, так как в сложившихся условиях это была единственно возможная тактика выживания.
Анечка еще не чувствовала в себе сил для результативного бунта. До полудня она пролежала в постели, слабая и беспомощная, как младенец, прежде чем смогла совершить свой первый подвиг в борьбе за независимость – отправление естественных надобностей в специально отведенном для этого помещении, а не в кровати, при унизительной помощи нянечки, вооруженной фаянсовой «уткой». Вторым шагом на пути к самоопределению стала попытка добраться до телефона, к сожалению не увенчавшаяся успехом.
Аппаратом на столе дежурной медсестры пациентке Королевой воспользоваться не позволили, к телефону в ординаторскую не пустили, а выйти за пределы отделения она пока не могла.
– Лежачая? Вот и лежи! – прикрикнула на нее санитарка, которой Анечка, шествующая по бесконечному коридору со скоростью сонной осенней мухи, мешала мыть полы.
– Вернитесь в палату, не мешайте работать! – строго сказала докторша, когда Анечка сунулась в ординаторскую, где медички по случаю дня рождения одной из них пили чай с тортом, сплетничали и неискренне желали имениннице счастья в личной жизни.
Анечке не повезло: в отделении подобрался сугубо женский коллектив со скверной сексуальной кармой. Заведующая Лизанькова в молодости не захотела сдерживать свой кавалерийский наскок на медицинскую науку брачными узами и к пятидесяти годам превратилась в никому не интересную старую клячу с сутулой спиной и ножками тоненькими как спички. Врачи первой категории Сушкина и Мамичева по одному разу сходили замуж, но в браке счастливы не были, а в разводе и вовсе захирели. Врача Воронцову томила затяжная и бесперспективная связь с отцом троих детей, женатым на другой женщине. На страшненькую как смертный грех ординаторшу Сидорову мужчины и вовсе не смотрели. Медсестрам и санитаркам также повально не везло с личной жизнью и сердечными делами. В этом отчасти был виноват злой рок, а отчасти – заведующая отделением. Обделенная мужской лаской Лизанькова вела кадровую политику в стиле «сам не гам и другим не дам», принимая на работу исключительно несимпатичных особ. Размещенная в холле галерея фотопортретов «Гордость нашего отделения» по впечатлению, производимому ею на неподготовленного зрителя, могла поспорить с петровской Кунсткамерой заспиртованных уродцев.
