Но почему у него так громко бьется сердце? У входной двери стояла лавка. Виллем забрался на нее.
Он заглянул внутрь поверх ставней. В просторной комнате не было ничего, кроме голого дощатого пола, мольберта и высокого стула. На секунду ему показалось, будто дома никого нет, но потом он услышал тихие голоса. Из дверей появились двое. Это были Мария и незнакомый мужчина. Виллем не видел лица своей невесты: она стояла спиной к нему. Мужчина смеялся. Он прижался к ней лбом, продолжая дрожать от смеха. Его густые волосы упали на ее чепец.
Мария взяла мужчину за руки. Это было очень нежное, интимное движение. Она посмотрела ему в лицо, ласково взъерошив его кудри, затем бережно взяла его голову в ладони, словно это было какое-то бесценное сокровище, и… страстно поцеловала в губы.
У Виллема подогнулись ноги. Он обмяк, тяжело опустившись на скамейку. Через минуту встал и, шатаясь, как слепой побрел по улице.
19. София
Речным улиткам уподоблю скромных жен,
Кто речь ведет достойно и разумно,
Кто в вечных хлопотах о муже и семье.
Таков удел жены – носить везде свой дом,
Как носят раковину крепкие моллюски.
Адриан ван де Венне. Перечень земных заблуждений, 1632 г.
Ян второй раз перевернул песочные часы. Время летело стремительно, и когда закончится следующий час, мне придется уйти. Странно, что в горстке песка может заключаться столько наслаждений! Конечно, там есть и прошлая жизнь Яна, – вся до последней песчинки, – но эти два часа – только наши.
– Скажи, если бы ты был великим художником…
– Если бы? – усмехнулся он. – Если бы?!
– Ты смог бы нарисовать эти песочные часы и наполнить их такой радостью, что при одном взгляде на них каждый сразу бы почувствовал, чтó произошло?
Он с нежностью посмотрел на меня.
– Ты думаешь, это случалось с кем-либо еще?
Мы лежали на его кровати. Ян сделал глоток из бокала. Повернувшись ко мне, раскрыл мои губы и влил в них несколько капель сладкого вина.
– Я хочу тебя нарисовать – такой, какая ты сейчас.
– Нет, не уходи.
Он провел большим пальцем по моей щеке.
– Разве это возможно?
На полу лежало платье Марии, которое я использовала для маскировки. Оно выглядело странно пустым, словно, выполнив свою миссию, сразу потеряло всякий смысл. Это была моя куколка: разорвав ее, я вышла на свет полностью преображенной. Я – бабочка, живущая всего один час.
Ян отрезал кусок ветчины. Я следила за тем, как ходили под кожей мышцы на его спине.
– Хочешь пожирнее?
Я с жадностью кивнула. Он положил ветчину мне прямо в рот. Грубо – но какое удовольствие!
– Я совершила грех, – пробормотала я с полным ртом. – Может, Бог закроет лицо руками и отвернется в другую сторону?
Ян покачал головой:
– Бог смотрит прямо на нас. Если Он действительно нас любит, если щедрый и благой, разве Ему не хочется, чтобы мы были счастливы?
Я проглотила ветчину.
– Твоя вера – как комок теста. Ты лепишь из нее все, что хочешь.
Он влил в мой рот глоток вина.
– Так выпей Его крови – может, тебе полегчает.
– Это богохульство!
Я выплюнула вино. Настроение испортилось.
– Я скажу тебе, что такое богохульство. Я скажу тебе, что такое грех. – Ян повысил голос. – Это когда тебя запирают в склепе вместе с человеком, которого не любишь…
– Нет…
– Который держит тебя в клетке, высасывает из тебя жизнь, чтобы согреть свои старые кости!
– Это не так!
– Который купил тебя, как одну из своих дорогих картин, а ты… позволила купить себя!
– Неправда! Ты ничего не знаешь. Он добрый человек. Не говори о нем так, слышишь? Он помогает моей матери и сестрам, спас мою семью. Без него мы бы разорились…
– Вот видишь. Он тебя купил.
Я расплакалась. Ян сжал меня в объятиях. Он целовал мое мокрое лицо – нос, глаза. Я рыдала, потому что его слова испортили наше свидание, разрушили красоту этой минуты. А струйка песка в часах продолжала падать.
– Прости, прости, любимая, – пробормотал Ян. – Я просто ревную.
– К нему?
– К тому, что у него есть все: твое прекрасное лицо, твое присутствие в доме…
Я не могла сказать ему правду – пока не могла. Я не могла сказать, что одна мысль о постели мужа вызывает во мне отвращение. И, изменяя Корнелису, я все-таки чувствую себя ему обязанной.
– Меня там нет, – произнесла я. – Я не существую в этом доме. Там лишь моя пустая оболочка – такая же, как это платье. Я оттуда ушла.
Эти слова тоже были предательством, но сказанного не вернуть.
Ян молча смотрел на меня. Я показала на гравюру, висевшую на стене рядом с гипсовыми ногами и руками. Она изображала Страшный суд. Господь в облаке света сидел над скрюченными телами.
– Можешь повернуть ее к стене? – прошептала я.
Ян вскочил и сорвал гравюру с гвоздя. Она шлепнулась на пол. Он снова нырнул ко мне в кровать – в последний раз перед тем, как кончился песок.
20. Виллем
Где есть вино, там нет разума.
Якоб Катс. Моральные символы, 1632 г.
Виллем брел по улицам и тихо рыдал: его сердце было разбито. Вокруг царила кромешная тьма. Его жизнь тоже погрузилась во мрак. Он бродил уже давно; кажется, это был район Нювендика. Поблизости ощущалось холодное дыхание воды. Может, просто броситься в канал и прекратить эти муки?
Раздался взрыв смеха. Впереди была таверна. Из окон струился свет. Виллем услышал музыку и поющие голоса. Он колебался. Но куда еще пойти? Что ему делать теперь, когда его жизнь разрушена?
Виллем толкнул дверь. В ноздри ударил запах табака и пота. Полный зал: какие все веселые, беспечные! Музыкант в углу играл на скрипке. Женщины забирались мужчинам на колени, хихикали и елозили, устраиваясь поудобнее. Пары танцевали, спотыкаясь о мебель. Посетители чокались кружками и хрипло вопили песню:
В понедельник решил я – сегодня женюсь!
С холостяцкою жизнью навеки прошусь.
Но не знал, что тот день я навек прокляну,
Когда в дом приведу молодую жену!
Прислуга сновала между гостями, высоко поднимая кувшины с пивом. Виллем сел, задыхаясь в табачном дыму.
А во вторник пошел я в лесок за лозой —
Вот подарочек будет жене молодой! —
И нарвал себе веток сухой омелы,
Тех, что крепче железа и толще метлы.
– Эй, бедолага, что случилось? Хочешь утопить печаль в вине?
