– Хотите бокал вина? – обратился Ян к моему мужу.
Корнелис стоял на пороге моей тайной жизни. Неужели он не чувствует, что я была здесь? Кровать просто вопиет об этом: она бросается в глаза, выпирая из дальнего угла, – огромная, задернутая балдахином. От нее трудно оторвать взгляд.
Корнелис осмотрел комнату. Вдруг я забыла у Яна какую-нибудь вещь, которую он может узнать? Впрочем, комната и без улик полна моим присутствием. Муж наверняка заметит: здесь теперь мой настоящий дом, место, где живет мое сердце.
Геррит принес вино в красивых бокалах. Я сделала глоток, глядя на Яна из-под ресниц. Он вежливо поздоровался, и мы храбро встретились взглядами. Если он тоже нервничал, то скрывал это.
– Вам нравится картина? – спросил он.
Корнелис приблизился к полотну – он был близорук. Одобрительно кивнул, бормоча что-то себе под нос.
Якоб, подмастерье Яна, указал на картину.
– Она отлично прописана, правда? Особенно ваши ноги – вот, смотрите. Очень тонкая работа кисти.
– Да, очень хорошо. Дорогая, тебе нравится?
Бокал задрожал у меня в руках. Все смотрели на меня. У Якоба было бледное умное лицо: от него ничего не ускользнет. У Геррита, наоборот, физиономия простака, грубая и бугристая, как картошка. Каждый из них опасен по-своему. Могут ли они меня выдать? В любом случае я чувствовала к ним только нежность: ведь они являлись частью этого дома, частью моей любви.
Я попыталась что-то сказать, но муж перебил меня.
– Боже, какой же я здесь старый! – воскликнул он. – Мне всего шестьдесят один, а выгляжу совсем стариком. Неужели все видят меня таким? – Корнелис повернулся ко мне с легкой улыбкой: – Эту картину надо назвать «Зима и весна».
– Я пишу то, что вижу, – сухо промолвил Ян. – Ни больше ни меньше.
– Вы прекрасно отразили ее красоту. – Корнелис посмотрел на меня. – Румянец на ее щеках, свежесть и чистота кожи, словно роса на персике. Кто это был – Карел ван Мандер? Тот, что увидел на картине натюрморт и попытался взять один из фруктов? – Он прочистил горло. – Не сообразив, что это вовсе не такой персик, который можно съесть.
Воцарилось молчание. На улице на башне ударили часы. Неужели Корнелис ничего не заподозрил?
– Я распоряжусь, чтобы завтра вам доставили картину, – произнес Ян, взяв наши бокалы.
Вид у него был невеселый. Казалось, ему хотелось, чтобы мы поскорее ушли. Но я должна была поговорить с ним – о беременности Марии и о той мысли, которая уже несколько дней вертелась у меня в голове. Мысли настолько захватывающей и дерзкой, что я едва решалась произнести ее вслух. Но теперь было не время: Ян уже торопил нас к выходу. Жаль, что я не могла поцеловать его перед уходом! Проходя мимо, шепнула:
– У меня есть план.
– Что вы сказали?
Мария смотрела на меня круглыми глазами. Весь день она ходила сонная, но теперь проснулась. Мы сидели в маленькой гостиной. На стене над нами висел натюрморт с битой дичью: самая неприятная картина из всех, что имелись в нашем доме. Она изображала окровавленную тушку зайца, подвешенного за лапу в кухне. Его остекленевшие глаза безразлично таращились на нас, пока я излагала Марии свой план. Она прижала ладонь ко рту.
– Мадам… вы не сможете!
– Я-то смогу, а ты?
– Но… но…
Моя бойкая и болтливая служанка впервые не нашла слов. И вдруг на ее лице расплылась широкая улыбка. Она сидела прямо под закланным зайцем – жалкое, мохнатое «Снятие с креста» – и тряслась от гомерического смеха.
27. Корнелис
Возделывайте бесплодную землю, дабы она принесла плоды. Копайте, сажайте, ройте канавы, выпалывайте сорняки, не теряя времени, с самых первых дней, чтобы потом ваш почтенный муж мог засеять эту почву.
Якоб Катс. Моральные символы, 1632 г.
«И продолжалось на земле наводнение сорок дней, и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землею… И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди… все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло».
Корнелис читал Библию жене. Эти слова из Книги Бытия всегда вызывали в нем волнение. Его страна когда-то тоже пребывала под водой, но народ Голландии с Божьей помощью отвоевал ее у моря. Голландцы вырвали ее у стихии, чтобы сотворить земной рай – плодородные почвы, прекрасные города, мирных и великодушных жителей, принимавших людей разной веры, католиков, меннонитов, протестантов и иудеев, как было сказано в Писании: лев будет возлежать рядом с агнцем. Как счастливы были они, и в особенности – как счастлив был он сам.
София склонила голову над шитьем, она штопала простыню. Свет масляной лампы падал на ее мягкие каштановые волосы, вившиеся на висках и закручивавшиеся в кольца на воротнике. Их портрет уже висел на стене: его привезли вчера после обеда. Он окончательно скрепил супружеский союз. Бизнес Корнелиса процветал. Он имел долю в нескольких торговых компаниях. В этом месяце флотилия из двухсот кораблей возьмет курс на Балтику, чтобы доставить зерно в Юго-Восточную Европу. В августе из Вест-Индии вернутся двадцать судов с грузом специй, золота и слоновой кости. Если Господь дарует им благополучное плавание, Корнелис получит солидную прибыль.
«И вспомнил Бог о Ное, и о всех зверях, и о всех скотах, и о всех птицах, и о всех гадах пресмыкающихся, бывших с ним в ковчеге; и навел Бог ветер на землю, и воды остановились… и открыл Ной кровлю ковчега и посмотрел, и вот, обсохла поверхность земли».
Корнелис захлопнул Библию. Пора в постель. Позже он вспоминал, что весь вечер был преисполнен необычайной благости и умиротворения, словно уже предвкушая грядущую радость.
В кровати, когда он положил руку на грудь Софии, она мягко убрала ее.
– Дорогой мой, – произнесла жена, – у меня есть новость, которая, уверена, порадует тебя не менее, чем меня. – Она погладила его по руке. – Сегодня я была у доктора, и он подтвердил мою догадку. У нас будет ребенок.
28. София
Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его. Если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж.
Псалом 126
Помню, в детстве у нас дома была одна картинка, которая всегда наводила на меня страх. В Утрехте, где я выросла, отец держал печатную лавку. Первая из наших комнат служила магазином; дверь из нее открывалась прямо на улицу, где под навесом выставляли свежие оттиски. Ниже уровня улицы, в глубоком подвале, постоянно стучал и гремел печатный пресс. Мой отец продавал разные книги и брошюрки – назидательные стишки, проповеди, душеполезные труды, рекомендованные пасторами: «В преддверии Рая», «Благочестивые радости». Кроме того, он торговал офортами и гравюрами с картин.
