Гравюра, пугавшая меня, висела на стене. Это было изображение великого наводнения 1421 года, случившегося в день святой Елизаветы, когда потоп разрушил и смыл целые деревни. Вода занимала почти всю картину. Из нее торчали только верхушки деревьев и шпили церквей. Но вода грозила поглотить и их.
Я могла разглядывать ее часами: кипящие буруны, кончики шпилей, неизбывный ужас в глубине вод. Господь спас Ноя, но почему же эти люди были обречены на смерть? Я слышала звон колоколов, тщетно призывавших утопленников на службу. Видела раздувшихся коров, взметенных стремительным потоком и бившихся о крыши своих стойл. В считанные минуты весь мир перевернулся вверх тормашками. Мертвецы беспомощно болтались на дне. Их руки махали, шевелясь, как трава, но никто не спешил им на помощь.
Ян не верил своим ушам.
– Силы небесные! Ты действительно хочешь это сделать?
Мы сидели на краю фонтана в нескольких кварталах от его студии. В этом районе было полно ремесленников: ювелиры, плотники, художники. Рядом с нами находилась кузница. Там грохотали молотки. Мы решили встретиться на улице, потому что это не так рискованно, как опасность быть замеченной возле его дома. Мария, наш страж, стояла в конце аллеи. Теперь мы были заодно. «Если мы утонем, то утонем вместе».
– Думаешь, он не заметит? – спросил Ян. – Он наверняка увидит, что Мария располнела.
– Нет, она всегда была в теле. Если повязать передник повыше, разница будет невелика.
– Вряд ли бы он…
– Мой муж близорук. К тому же он вообще не смотрит в ее сторону: она просто служанка, все равно что часть мебели.
– А как насчет тебя? Тебе ведь тоже придется растолстеть? – У Яна был ошеломленный вид. Он нервничал больше, чем я. – Уж тебя-то он разглядит!
– Я буду симулировать симптомы. А через несколько месяцев подсуну под платье подушку и…
– Но твой муж делит с тобой постель, наверняка он обнаружит, что…
– Нет. Ты знаешь, я не выношу, когда он меня трогает. Не выношу, когда… – Я помолчала. – В общем, я сразу ему сказала, что теперь нам придется на время отказаться от плотской связи. Мол, так предписал доктор, для моего здоровья. Я существо деликатное и все такое.
– Правда?
– А мой муж готов на все, лишь бы сохранить ребенка. Я сказала, что мы будем спать в разных спальнях, поскольку мне нужен покой, и он сразу согласился. Корнелис очень счастлив и соглашается со мной во всем.
Ян взял меня за руку.
– Ты необыкновенная женщина.
«Просто я люблю тебя, – мысленно прошептала я. – Люблю безумно».
– Это означает, что Мария останется у нас. Так мы одним выстрелом убьем двух зайцев: она поможет мне, а я – ей.
А что произойдет потом? Об этом я не думала. Моя фантазия распространялась дальше фиктивной беременности, которая уже казалась такой реальной, что меня почти начинало тошнить. В конце концов, в нее верит мой муж: значит, она хотя бы наполовину настоящая.
– А если ты тоже забеременеешь?
– Тогда мы изменим план.
Ян рассмеялся и развел руками. Он обнял меня и поцеловал – среди бела дня. И то верно: что могло быть более дерзким и безумным, чем мой план?
А молотки продолжали стучать, словно запечатывая наше будущее.
Конечно, я немного злилась на Марию за то, что она стала меня шантажировать и вынудила ввязаться в эту историю. Служанка сама боялась, что что-то пойдет не так и нас разоблачат. И в то же время я была ей очень благодарна, гораздо больше, чем она могла представить. Мария вытащила меня из супружеской постели. Три года я терпела ласки мужа и, наверное, продолжала бы терпеть их до самой смерти. Но с тех пор как я встретила своего любимого, Корнелис стал мне отвратителен, и порой я чувствовала себя просто изнасилованной. Спертое дыхание, его холодные, щупающие пальцы… Хуже того, я чувствовала себя шлюхой.
Но решение чудесным образом нашлось. Оно устраивало всех, в том числе Марию, которую я, несмотря ни на что, любила. Она была моей единственной подругой, и я радовалась, что могу спасти ее от позора и нищеты.
Что произойдет потом? Никто из нас об этом не думал. Мы были молоды и действовали импульсивно; ступив на путь обмана, чувствовали себя как нашкодившие школьники, которые одурачили своего учителя.
Были ли мы слепы? Или безрассудны? Не знаю, но мы были молоды и несчастны; мы были влюблены. А любовь, как известно, одна из форм безумия.
Мы с Марией застилали кровать Корнелиса в соседней комнате. Она называлась Кожаным залом; иногда он использовал ее как кабинет. Здесь было холодно, как и во всем доме. На стенах, обитых тисненой кожей, висели темные пейзажи кисти Яна Болса и Гиллиса ван Конигсло. В массивном буфете стояла хрупкая посуда из китайского фарфора. Когда мы взбивали подушки, в комнату вошел Корнелис. Он погладил бороду.
– Это малая жертва, – заметил он. У него был такой счастливый вид, что у меня заныло сердце. – Пусть Мария закончит. Тебе надо себя беречь.
Мария вдруг схватилась за живот. Внутри ее что-то булькнуло, и она выскочила из комнаты. Я поняла, что ее сейчас вырвет. Ее рвало всю неделю. Я поспешила за ней в свою спальню и закрыла дверь. Мария схватила ночной горшок – как раз вовремя – и с шумом извергла рвоту. Я стояла рядом, поддерживая ее голову и гладя по волосам. Когда все закончилось, мы услышали стук в дверь.
– С тобой все в порядке, дорогая? – спросил Корнелис.
Мы с Марией переглянулись. Она быстро сунула горшок мне в руки. Вошел Корнелис, бросил беглый взгляд на ночной сосуд – от него шла ужасная вонь – и пробормотал:
– Ах, бедняжка.
– Все нормально, так всегда бывает в первые недели, – объяснила я. – Это малая жертва.
Я понесла горшок к двери. Муж остановил меня:
– Нет, пусть вынесет служанка. – Он бросил взгляд на нее. – Мария!
Я протянула ей сосуд. Она опустила голову и вышла с ним на лестницу.
Так начались самые странные дни в моей жизни. Оглядываясь в прошлое сейчас, из другого мира, я вижу женщину, которая, как щепка, беспомощно и неудержимо несется по течению. Она слишком молода, чтобы думать о том, что происходит, и ослеплена страстью, чтобы заглядывать в будущее. Ее могут разоблачить в любой момент, и она знает об этом. Вероятно, она выдаст себя сама. Возмездие Божье неотвратимо. В конце концов, больше всего она предает именно Его. Но она наглухо заперла эту дверцу в своем сердце. Только не сейчас, думает она, не сегодня. Когда-нибудь потом, позднее.
Я выдумала доктора, якобы рекомендованного мне моим учителем пения, которого Корнелис никогда не видел. Муж беспокоился о моем здоровье, хотел, чтобы меня посмотрел его собственный врач, но я отговорила его. Корнелис послушно исполнял каждое мое желание, потакал капризам, холил и лелеял, как фарфоровую статуэтку эпохи Мин.
