Разумеется, настоящие роды должны бы произойти не здесь. Пока Корнелис находился на работе, я отвела Марию на чердак. Она пыхтела и кряхтела, поднимаясь по узкой лестнице, больше похожей на стремянку, и несколько раз останавливалась, чтобы перевести дыхание. Это была темная и тесная комнатка с огромными поперечными балками на потолке. Корнелис не появлялся тут годами; сюда вообще никто не заходил. Я почистила комнату, вымела паутину и посыпала пол лавандой. Затем приготовила родильное ложе для Марии – простую кровать, на которой раньше спала прежняя служанка.
В углу стояла картина – «Любовное письмо». Моя художественная копия, погруженная в свои мысли и застывшая на пороге важного решения. Она казалась девственной, неискушенной. Но решение было давно принято, и я почти не узнавала это невинное создание.
Мария сидела на кровати и стонала. У нее болела поясница. Я присела рядом и потерла ей поясницу.
– Он хороший доктор, – успокоила я. – А она – прекрасная акушерка. Они тысячу раз принимали роды. Ты в надежных руках.
Внезапно Мария ударилась в слезы:
– Мне нужен мой Виллем!
– Они о тебе позаботятся, дорогая.
– Хочу, чтобы он находился рядом.
– Он не вернется.
– Я хочу моего Виллема! – Мария уже рыдала навзрыд. По ее лицу текли слезы. – Как он мог оставить меня в таком положении?
– Он ничего не знал. Лучше забудь о нем. – Я вытерла ей глаза своим платком. – Скоро у тебя будет очаровательный малыш…
– Я хочу Виллема!
Я попыталась обнять ее и успокоить. Это было трудно – с моей подушкой и ее животом. Объятия не получились, поэтому я стала гладить Марию по волосам, по животу. Под ее передником что-то задвигалось. Ребенок бил ножками. Он колотил ими с такой силой, что у меня вздрагивали руки. Его нельзя было удержать.
– Чувствуешь? – спросила я. – Он хочет вылезти. Когда это случится, мы все будем свободны.
37. Якоб
Посылаю тебе человеческую фигуру для занятий живописью. Используй ее, не позволяй ей стоять праздно, как это было здесь, но рисуй, рисуй с усердием, особенно крупные картины с группами людей, за которые тебя хвалил Петер Молейн. Если ты станешь писать современные картины, сценки из жизни, они потребуют гораздо меньше времени. Будь трудолюбив, чтобы закончить те полотна, какие ты уже начал. С Божьей помощью, они понравятся всем, как уже нравились в Гарлеме и Амстердаме… Служи прежде всего Богу, будь скромным и учтивым с каждым, так ты добьешься успеха. Посылаю твою одежду, длинные кисти, бумагу, мел и все хорошие картины…
Письмо Герарду Терборху, написанное его отцом, 1635 г.
Якоб был амбициозным юношей. Он знал, что далеко пойдет. В шестнадцать лет заранее распланировал будущую жизнь. В двадцать пять собирался стать уважаемым художником с собственной просторной студией. Он будет специализироваться на портретах, поскольку в Амстердаме много людей, желающих, чтобы их обессмертили на полотне. В тридцать лет Якоб станет получать самые крупные заказы – от городской власти, гильдии ювелиров, национальной гвардии. Не только портреты, поясные или в полный рост – первые подешевле, вторые подороже, – но настоящие большие картины, которые выставляются в общественных местах и делают автора известным за границей.
Образцом для него являлся не Ян, к которому он испытывал смешанные чувства. Гораздо больше он восхищался Николасом Элиашем и Томасом де Кайзером, успешными портретистами, достигшими пика славы. Они брали заказы, выполняли их на должном уровне и сдавали работу в срок. В конце концов, живопись – такое же ремесло, как всякое другое. Тот, кто в нем преуспевает, получает больше денег. Его идеалом был Геррит Доу, бывший ученик Рембрандта ван Рейна. Вот уж кто совсем не походил на своего странного и капризного учителя! Доу дотошно выписывал на картинах все детали, поэтому они пользовались высоким спросом. Йохан де Байи приобрел для своей коллекции двадцать семь его работ, а шведский посол в Гааге платил тысячу флоринов в год – тысячу! – только за право первого выбора. Якоб считал стиль Доу непревзойденным. Строгость и аккуратность – не то, что размашистые мазки Рембрандта или кричащая палитра антверпенского виртуоза Питера Рубенса. Якобу нравилось, когда все находилось под контролем.
Живопись – работа, а не игра. Якоб не любил излишеств. Тюльпанное безумие, охватившие Голландию, оставило его равнодушным. Он не испытывал к этим людям ничего, кроме презрения. В отличие от своего учителя, не был мечтателем. Максимум, что он себе позволял, это пройтись субботним вечером по самым престижным улицам Амстердама и посмотреть, как строятся новые дома. Когда-нибудь Якоб тоже приобретет себе особнячок, но лишь после того, как упрочит свое благосостоянии. Позднее, окончательно встав на ноги, подыщет себе какую-нибудь приличную девушку из хорошей семьи.
Якобу многое не нравилось в своем учителе. Например, его студия находилась в полном беспорядке. Не студия, а свинарник. Кисти выглядели так, словно их глодали крысы. Когда к Яну приходил заказчик, он принимал его в своей рабочей одежде. Где уважение к клиенту? А тут еще этот потрепанный слуга, слонявшийся по дому днем и ночью… Где он только откопал его? В сточной канаве?
Но хуже всего то, что учитель был распутником. Маттеус не зря предупреждал Якоба на сей счет. Ян состоял в прелюбодейной связи с замужней женщиной. Возвращаясь вечером к себе домой, Якоб не решался рассказать об этом родителям. Они пришли бы в ужас и забрали бы его из учеников.
Разумеется, именно распутство отвращало Яна от работы. Потеря семени обессиливает мужчину и истощает его кровь. А тут еще эта история с тюльпанами. В последнее время Ян выглядел совсем не респектабельно – воспаленный взгляд, растрепанная борода. Не стригся уже несколько месяцев. Где его профессионализм? Бывали дни, когда он вообще не подходил к мольберту.
Якоб был разочарован. Он рассчитывал на большее. Однако в этом были и свои плюсы. В первый год ученикам обычно поручают рутинную работу: мыть кисти, точить карандаши, грунтовать холсты, натягивать их на подрамок. Если повезет, могут дать скопировать какую-нибудь работу мастера.
Но теперь Ян часто отсутствовал. Даже если заглядывал в студию, то просто сидел молча. Он уже опаздывал с несколькими заказами и все больше полагался на помощь Якоба. В последние месяцы Якоб стал скорее его партнером, чем учеником. Летом Ян начал сразу три картины: «Пейзаж с пастухами», «Похищение Европы» и еще один холст, изображавший – по мнению Якоба, весьма достоверно – «Последствия невоздержанности». Кроме того, взял заказ на портрет одного важного чиновника в городском суде. Но у него совсем не было времени на работу, и он поручил Якобу закончить полотна. Не только фон или одежду – все целиком. Якоба это обрадовало. Он знал, что может рисовать не хуже мастера. А поскольку он дисциплинированный человек, то скоро станет его успешным конкурентом. Ему иногда казалось, будто он должен давать уроки мастеру, а не наоборот.
В начале ноября Яну предложили крупный и выгодный заказ: написать групповой портрет попечительского совета лечебницы для прокаженных. А он отказался.
