41. Корнелис
Ты смотришь на цветок, красой его плененный,
Но быстро вянет он, жарою опаленный.
Лишь слово Господа всегда живет в веках.
Что перед ним весь мир? Всего лишь жалкий прах.
Ян Брейгель-старший
Корнелис расхаживал по комнате. Из спальни Софии доносились крики боли. Каждый крик пронзал ему сердце. Если бы он мог выносить ребенка вместо нее! Отдал бы все на свете – свой дом, свое богатство, – лишь бы прекратить ее мучения.
На столе стояли песочные часы. Корнелис успел перевернуть их дважды: значит, страдания Софии длились уже два часа. Корнелис молча ходил по мраморному полу. Двухцветные плиты отмечали интервалы между криками: черная, белая, черная, белая, – словно он играл в какие-то чудовищные шахматы. «Мы все лишь фигуры в руках Господа».
Дом погрузился в неестественную тишину, будто затаил дыхание. Серый свет с трудом просачивался в комнаты. На блестящем дубовом столе с пузатыми ногами стояли песочные часы, рядом – пара подсвечников и недоеденное яблоко. Холодная неподвижность натюрморта. «Мертвая жизнь» – так называли этот жанр французы. Зловещая фраза, если вдуматься.
Сверху опять донесся хриплый вопль – немыслимый, нечеловеческий, от которого стыла в жилах кровь. На стене висела «Сюзанна и старцы». Когда-то ее пышное тело искушало Корнелиса. Он считал его соблазнительным – но как мерзко, как отвратительно все это выглядело теперь, когда его скотские желания привели к страданиям женщины, которую он любил больше всего на свете. Каждую ночь София смиренно и послушно уступала его похоти, а к чему это привело? К ужасной муке, какую он не мог с ней разделить.
«Господи, помилуй нас. Боже, спаси ее…» Черная… белая… черная… белая… Шагов между криками становилось все меньше. Схватки участились. Черная… белая… «Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления моего; внемли мне и услышь меня; я стенаю в горести моей…»
По лестнице торопливо спустилась повитуха.
– Пошлите за доктором Соргом! – крикнула она.
– Что случилось?
– Ничего, все в порядке. Необходима помощь.
Она назвала адрес доктора. Где эта чертова служанка? Корнелис схватил плащ: он сам сходит за врачом. Как Мария могла уйти в тот самый момент, когда она больше всего нужна? Когда он прибежал домой и бросился к Софии, жена сказала, что Мария отправилась к портнихе, но это было сто лет назад. А лавка портнихи всего в двух кварталах от дома. Куда она пропала?
Корнелис быстро накинул плащ и выскочил на улицу. Накрапывал дождь.
42. Ян
За все ухватишься – все потеряешь.
Якоб Катс. Моральные символы, 1632 г.
Ян расхаживал по комнате в клубах табачного дыма. На улице шел дождь. Полдень… С тех пор как мальчишка принес записку, он трижды перевернул часы. Мария рожала уже три часа.
Ян чувствовал себя бессильным: он, мужчина, не мог помочь двум страдавшим женщинам. Все это время он был слишком занят своими мыслями, чтобы думать о Марии. Но теперь сочувствие к ней пронзило его как игла. Он боялся за обеих: София ведь тоже вела опасную игру. Господи, какая женщина! И Мария тоже! А он – пустое место. Может лишь курить одну трубку за трубкой. От остроты сопереживания у него даже заболел живот. Мысленно Ян заклинал Марию родить здорового ребенка: тогда он сам возродится к новой жизни.
«Господи, спаси эту женщину, и я вступлю на путь праведности и последую за Тобой, куда Ты укажешь мне…»
Теперь Ян нуждался в Боге. Как он был слеп и беспечен, нарушая Его святые заповеди! «Не пожелай жены соседа твоего… Не прелюбодействуй…» Как глупо смеялся над религиозностью Софии! Но когда они уедут из Голландии, он станет другим человеком. Возможно, даже примет католичество.
Ян представлял Батавию. Теперь он намного больше знал о ней. Никаких пальм и папуасов: это нелепые фантазии. На самом деле Батавия более цивилизована. Возведенный на руинах разрушенной Джакарты, этот город со временем превратился в маленький Амстердам: со своими каналами, мостами, островерхими домиками, красивыми церквами и зданием суда. Там были даже мельницы, крылья которых вращал удушливый жаркий ветер.
Ян заключил с Богом сделку. Если в неизреченной Своей милости Он простит их прегрешения и позволит благополучно добраться до места, Ян и София превратятся в образцовых граждан, будут дважды в неделю посещать церковь. Он дал Господу это обещание от всего сердца.
43. Корнелис
Людские надежды – как хрупкое стекло, а жизнь слишком коротка.
Корнелис и доктор вошли в дом. Оба промокли до нитки. Доктор Сорг направился к лестнице. Корнелис попытался последовать за ним, но тот остановил его.
– Останьтесь здесь, – произнес он.
– Но…
– Мужу там делать нечего. Если хотите помочь, нагрейте воды.
Он поспешил наверх.
– Мария! – крикнул Корнелис.
Ответа не было. Где эта девчонка?
Из спальни донесся дикий крик. Корнелис похолодел. Если бы он мог хоть как-то ей помочь. Разумеется, он знал, что мужу там не место, но это разрывало ему сердце.
Он пошел в кухню и налил в сосуд воды. Руки дрожали. Наверное, он должен доверять врачу, но почему София решила взять его, а не доктора Бруха? В этом докторе Сорге было нечто странное: шепелявый голос, суетливые движения. Не говоря уже про рыжие волосы – верный признак неискренней натуры.
Корнелис поставил воду на печь и развел огонь. Он редко заходил в кухню – это было царство Софии и ее служанки. Взгляд его упал на развешанную по стенам медную посуду. В стеклянном шкафчике блестели соусники и блюдца, знакомые ему по тысяче застолий. Как все чисто и аккуратно в этой комнатке, где София как преданная жена готовила ему вкусную еду! На столе стояло накрытое блюдо. Корнелис снял крышку. Очищенная килька. У нее был жалкий вид – кучка тощих тел, головы разложены отдельно. Треугольные головы рыб мрачно смотрели на него стеклянными глазами.
44. Ян
Надень узду на свои желания, если не хочешь попасть в беду.
Аристотель
На улице стемнело. По окнам барабанил дождь. Уже семь вечера – и до сих пор ничего не известно. Ян знал, что сообщение может прийти не скоро, но ему казалось, будто весь город застыл в ожидании и готов вот-вот взорваться, как пороховая бочка. А Мария подвела к нему тлеющий фитиль.
Семь часов! Время тянулось еле-еле, но он знал, что роды могут продолжаться вдвое дольше. Втрое дольше. Мать рассказывала, что он сам не мог появиться на свет двое суток и чуть не убил ее. Больше всего ему хотелось отправиться в дом на Геренграхт и убедиться, что все идет по плану. Потому что, пока он не видел этого собственными глазами, ему с трудом верилось, что там вообще что-то происходит. Снедавшая его прежде тревога сменилась ощущением нереальности.
