Бог не существовал. Вера Корнелиса, недавно возродившаяся к жизни, угасла окончательно. Шестьдесят лет он платил свои долги: слезами, раскаяниями, страхом, – и что получил взамен? Какова отдача от его вложений? Две мертвые жены и два мертвых сына. Разве это честная сделка?
Всю жизнь пасторы и проповедники пугали прихожан. «Бог тебя накажет! Несчастный грешник, Он видит все твои поступки! Трепещи, тебя ждет адское пламя и вечное проклятие!» В детстве, слушая их, Корнелис даже обмочил штаны. Они восставали против театральных представлений, курения табака, утреннего кофе, субботних прогулок, любых удовольствий и развлечений. Против самой жизни.
А кто они были, эти жалкие существа с тощими волосами и скрипучими голосами? Какое имели право запрещать ему что-либо? Что они вообще знали о нем? И почему эти люди вбили себе в голову, будто спастись должны именно они – узколобые ханжи, считавшие грешниками даже младенцев и находившие радость только в том, чтобы лишать радости других? Кто и где сказал, что их устами говорит Бог? Если уж им так нравится проповедовать, почему бы не проповедовать против Бога, который позволил молодой женщине умереть в страшных муках, рождая на свет ребенка?
Корнелис сидел за столом и задумчиво вертел перо в руках. Зачем «всемогущему и всемилостивейшему Господу» было так уж нужно забирать Софию в «блаженство вечной жизни»? И что такое эта вечная жизнь? София не просто его «возлюбленная супруга»: она его милая, его радость, его счастье. Раньше он был болтливым и высокопарным дураком! Корнелис вспомнил, как терпеливо и послушно София слушала его разглагольствования. Нелепая самонадеянность. Почему он решил, что может рассуждать обо всем, если не знает ровным счетом ничего?
Корнелис чувствовал странную, пугающую легкость. Казалось, он стал невесомым и воздушным, как луковая шелуха. Подует ветерок и вынесет его из комнаты. Видимо, это последствия шока. От горя он временно сошел с ума. Но он никогда не чувствовал себя таким разумным, как сейчас. В последние годы Корнелиса тревожили сомнения. А теперь смерть Софии сделала его свободным. Вместо того чтобы укрепить его веру, она окончательно похоронила ее, и он стал как пушинка – плыл все выше, выше, ближе к ней. Впрочем, София не могла находиться в раю – ведь его не существовало.
Снизу, из реального мира, доносился голос ворковавшей над кроваткой Марией. Как ему с ней повезло! Марию не волновали теологические споры: она относилась к здравомыслящим и прагматичным людям, которые возносят Господу хвалы, а сами преспокойно занимаются своими делами. Ее грубоватая приземленность действовала на Корнелиса успокаивающе. Ей не было никакого дела, потерял он свою веру или нет. Все, что ее интересовало, это ребенок. Остальное не имело значения.
Корнелис решил назвать свою дочь Софией. Ее красота трогала его до глубины души. Уже сейчас, всего одного дня от роду, она напоминала ему мать. Кстати, у него в детстве тоже были такие темные волосики. Корнелис радовался, что у него родилась девочка, а не мальчик. Наконец-то у него будет дочка и он сможет научить ее всему, что знает сам. Объяснит ей, что все на свете подлежит сомнению, и это единственный способ правильно смотреть на вещи. Научится отвечать на ее вопросы. Она вырастет сильной и свободной, а не испуганным ребенком, зачатым во грехе. Ей больше не придется дрожать от страха и мочить штанишки в церкви. Она будет просто ребенком – красивой и очаровательной малышкой, которую полюбят все. Это дар, каким наградила ее мать.
49. Геррит
Дураков не сеют, не жнут: сами родятся.
Якоб Катс. Моральные символы, 1632 г.
Геррит и не думал заглядывать в кабак. Хотя, если разобраться, ему было что отпраздновать: сегодня он последний день работал у мистера Яна ван Лоо, значит, ему полагался оклад за шесть недель плюс, как он рассчитывал, солидные чаевые. Был прекрасный солнечный день, мозоли на ногах почти не болели. Чем не повод для выпивки?
Но на сей раз Геррит решил воздержаться. У него есть задание, и он обязан его выполнить. Долг есть долг. Господин ван Лоо был хорошим хозяином: добродушным и веселым, а когда у него водились деньги – щедрым. Нельзя его подводить. Раньше с ним такое случалось, что греха таить. Герриту до сих пор было стыдно вспоминать кое-какие эпизоды. И во всем виноват «зеленый змий», будь он проклят. По правде говоря, он и в трезвом виде не особенно сообразителен, а как выпьет – все начисто вылетает из головы. Разумеется, после очередной попойки Геррита грызло раскаяние, и Ян всегда прощал его. Он добрый человек; Геррит его не подведет.
Слуга уже пересек весь город и добрался до нужного дома в Сарфатистраате. Постучал в дверь. Внутри захныкал ребенок. В двери приоткрылась узкая щелочка; за ней стоял Клас ван Хогхеланде.
– Я пришел за пакетом, – объявил Геррит.
Мужчина подозрительно прищурился.
– За пакетом для господина ван Лоо. – Голос Геррита звучал веско и сурово. Он не потерпит провала своей миссии. – Для художника.
Хозяин исчез в доме. Геррит услышал, как его шаги пробарабанили по лестнице, потом звякнули ключи, и открылась дверь. После паузы где-то в глубине эхом отозвался новый звон ключей, и сухо щелкнул дверной замок.
– Ты кто? – Ребенок смотрел на него снизу вверх.
– Геррит.
Малыш запустил палец в одну ноздрю и начал вращать им так, словно хотел выкрутить пробку из бутылки.
– Там монстры.
– Где?
– Там. Мой папа разговаривает с ними.
Опять что-то звякнуло, и на лестнице появился господин ван Хогхеланде. В руках он держал маленький пакет. Сверток был аккуратно упакован в оберточную бумагу и перевязан бечевкой. Хозяин дома вручил его Герриту, постучал пальцем по носу и закрыл дверь.
Геррит вернулся на улицу. Интересно, зачем он постучал по носу? И о каких монстрах говорил малыш? Он с досадой отшвырнул попавшуюся под ноги ветку – на улице было еще полно мусора после ночной грозы. В канале болтался труп собаки. Посиневший и разбухший, он торчал из воды, точно надутый пузырь. Вот бедолага, подумал Геррит. Я бы сам мог оказаться на его месте, если бы как следует выпил.
Но выпивать он не собирался. Только не сейчас.
50. Корнелис
Как мать может сильнее выразить свою любовь к ребенку, нежели кормя его собственной грудью? Это свидетельство материнской любви способствует укреплению и накоплению чувства: ибо повседневный опыт говорит о том, что матери больше любят тех детей, которых вскармливают сами.
Уильям Гаудж. О домашних обязанностях, 1632 г.
– Нам придется взять кормилицу, – сказал Корнелис.
– А я уже взяла, – произнесла Мария. – Простите, господин, не хотела вас беспокоить. Просто услышала, что поблизости есть подходящая, и осмелилась нанять ее от вашего имени.
– Где она?
– Приходила днем, а теперь ушла.
