– Геррит вот-вот придет, – заверил Ян. И зачем-то добавил: – Он принесет пирожные.
Где, черт возьми, носит этого болвана? Он повернулся к доктору:
– Который час?
Тот достал свои карманные часы:
– Без десяти три.
55. Геррит
Если наберешь слишком много воды, не донесешь кувшин до дома.
Якоб Катс. Моральные символы, 1632 г.
У Геррита кружилась голова. Циркачи на площади куда-то исчезли. Еще одно волшебство: бах, и их уже нет. Зато здесь, в прокуренной таверне, о них рождались легенды. История передавалась из уст в уста, обрастая все новыми подробностями. Ослик постепенно съеживался и уменьшался в росте: «такой крошка, совсем малыш». Цыган превратился в злобное чудовище и к тому же, как все почему-то решили, был испанцем. Геррит раздувался от гордости. Он защищал не ослика, а свою страну – маленькую, но гордую. Испанец пытался унизить ее. «Вниз! – кричал он. – На колени!» Но тут появился Геррит Храбрый, герой таверны, любимец города, надежда всех, кто сражался с проклятыми папистами и оккупантами.
Нелегкое дело – быть героем. Геррит пожаловался, что голоден, и перед ним тут же появился огромный бюст. Госпожа Как-Ее-Там – она себя назвала, но он не запомнил, – поставила на стол тарелку с дымящейся селедкой, хлебом и сыром. Геррит чувствовал глубокое удовлетворение. Все вокруг галдели и кричали, и он тоже. Он рассказал им о своей жизни, и они выпили за это. Сообщил, какое у него было трудное детство, как ему приходилось крутить тяжелые колеса на канатной фабрике, и все слушали его, проливая слезы. Геррит поведал, как однажды провалился под лед, и его наградили громким смехом. Он рассказал, как работал у Яна ван Лоу. «Пять лет я ему служил, а завтра стану свободным человеком». Все дружно подняли бокалы и выпили за его здоровье. Он был дирижером, а они – оркестром. Даже его заикание исчезло: слова сами слетали с языка.
Продолжая есть жареную рыбу, Геррит пытался вспомнить свои мысли насчет волшебства. Что он тогда думал? Кажется, что-то очень умное. В голове у него плыл туман, но он постарался сосредоточиться. Ему не хотелось потерять слушателей.
– Я вам покажу, что такое волшебство. – Геррит взял пакетик с краской и начал развязывать бечевку. – Тут всего лишь разноцветные комочки… но мой хозяин превращает их в деревья, в прекрасных дам…
Внутри лежала луковица. Значит, он перепутал свертки. Геррит ухмыльнулся:
– Вуаля – здесь лук!
Грянул смех. Волшебство, а вы как думали? На самом деле, как раз лука ему и хотелось: он очень любил селедку с луком.
– Это не лук, – возразил кто-то, но Геррит не слушал.
За спиной вдруг заиграла скрипка. Все встали и пошли танцевать. Геррит взял нож и очень осторожно – лезвие было острым – начал счищать с луковицы кожу. Пальцы его не слушались. Его это рассмешило, и он начал уговаривать их. «Эй, давайте, не валяйте дурака», – упрашивал он. Пальцы неуклюже снимали шелуху. Сегодня все его веселило: ослики, луковицы, жизнь.
Геррит откусил большой кусок рыбы, потом отрезал ножом кружочек лука и тоже отправил в рот. Ммм… как же он голоден. Как волк, или лучше сказать – как осел. На него уже никто не обращал внимания, но ему было безразлично. Он сосредоточился на еде. Геррит сидел, склонившись над тарелкой. Он поочередно запихивал в рот селедку и лук, отламывал теплый хлеб и жевал все это вместе. Вкус иногда казался странноватым, но Геррит очень хотел есть. Едва успев расправиться с одной порцией, он сразу брался за новую.
Глядите-ка! Снова волшебство. Тарелка пуста.
Геррит откинулся на стул и с удовлетворением рыгнул.
56. София
Каждый грех несет с собой наказание.
Якоб Катс. Моральные символы, 1632 г.
Лизбет, жена Маттеуса, принесла одежду и положила ее на кровать. Мне нужно что-то надеть, чтобы добраться до гавани. Позже на корабль из дома Яна доставят мой багаж.
– Здесь много разных костюмов, – сказала Лизбет. – Маттеус держит их для своих клиентов. Некоторые любят приодеться для портрета. Один зеленщик из Рокина попросил изобразить себя и свою жену в виде архангела Гавриила и Мадонны.
Я могла сбежать в костюме Девы Марии! Если уж на то пошло, ей не привыкать к чудесам. Эта богохульная мысль заставила меня покраснеть – сегодня я была сама не своя, – но не поразила меня громом. Я совершала поступки и похуже. Лизбет присела рядом на кровать.
– Ты такая смелая, – вздохнула она. – Притвориться мертвой, сбежать в Ост-Индию, и все это ради любви.
– Я поступила очень скверно.
– Все равно, я тебе завидую.
Ее слова прозвучали искренне. Жить с Маттеусом было нелегко. По всему дому с топотом носилось множество детишек. Семеро малышей. Лизбет безропотно терпела их проказы, так же как постоянные запои и измены мужа. Ян много мне рассказывал о них. Маттеус постоянно ввязывался в финансовые авантюры. Кроме живописи, он занимался торговлей и недвижимостью и часто терял на этом деньги. Однажды судебные приставы описали и увезли все их имущество, кроме одной кровати: в этот момент Лизбет рожала на ней ребенка. Она была послушной, терпеливой женой и поддерживала мужа и в радости, и в горе. После каждого загула Маттеус приползал домой, и она всегда прощала его, потому что была настоящей христианкой, а не просто перебирала четки и делала богомольный вид. Не то что я.
Я начала разбирать костюмы. Кем мне одеться – Афиной Палладой? Или иудейской невестой? Я могла превратиться в кого угодно. Например, стать ангелом и улететь в Батавию. Вот они лежат на кровати – множество моих новых «я». Сколько головокружительных возможностей! Почему бы мне не сделаться каким-нибудь мифологическим персонажем, никогда не существовавшим в реальности? Или, наоборот, реально существовавшим в отличие от миллионов людей, которые просто канули в небытие, не затронув чужого сердца.
Как странно я себя сегодня чувствую. Хотя чему удивляться? Я рассталась со своим прошлым, а будущее покрыто мраком. Что такое Батавия? Всего лишь слово, да видение вечного лета. Голландский туман слегка приоткрыл свою завесу, а за ним открылось… Что? Неизвестность. Я бросила все: мужа, семью, жизнь в уютном доме, – ради неизвестности. И ради любви.
Снизу доносился голос Маттеуса:
– Сядь к нему на колени, дорогуша. И обними его рукой, вот так.
Ученики разошлись. Теперь Маттеус рисовал каких-то пьянчуг, найденных в ближайшей пивнушке. По словам Лизбет, он писал свой пятнадцатый вариант «Пирующих крестьян». Или это были «Гуляки в борделе»? Самые популярные сюжеты, где развлечение смешивалось с нравоучением, демонстрируя пагубные последствия пьянства и чувственных удовольствий. Для их изображения у Маттеуса имелось несколько любимых моделей, которые часто являлись на сеансы во хмелю. Но и сам Маттеус, судя по голосу, делал то же самое. Однако картина будет закончена: он настоящий профессионал, к тому же крепок и вынослив, как мул.
