– Кто «он»? – крикнула Мария.
– У меня есть деньги. Ты хочешь денег?
– Не хочу. Что с тобой такое?
– Докажи мне, что ты меня любишь. Пообещай, что пойдешь со мной.
– Не могу.
– Значит, ты меня не любишь.
– Виллем, я не могу уйти! У меня ребенок.
– Наймите сиделку.
– Я должна оставаться с ней. Ты не понимаешь.
– О, я отлично понимаю.
– Нет! – крикнула она.
Ребенок захныкал. Мария с раскрасневшимся лицом взяла девочку на руки.
– Я не могу ее оставить, потому что она моя.
– Что?
– Она моя, болван. Она наша. Она твоя!
Ребенок плакал. Мария в смятении смотрела на Виллема. Младенец ревел уже в голос. Мария расстегнула корсаж. Кофта упала с ее плеч. Она поднесла девочку к груди. Остолбеневший, Виллем смотрел, как она кормит ребенка. Малышка перебирала по ее коже пальчиками, словно играла гамму. Ее влажные кудряшки казались неправдоподобно черными на фоне белоснежной плоти. В глубокой тишине слышалось сочное почмокивание девочки, с сосредоточенной жадностью сосавшей грудь. Он уже слышал подобный звук раньше, у маленьких щенков. Виллем лихорадочно соображал: подсчитывал месяцы. Никто не заметил, как открылась дверь.
– Все в порядке, дорогая? Я услышал шум…
Корнелис замолчал, уставившись на Марию. Младенец уже не плакал. Мария стояла по пояс голой, ярко освещенная свечами. Старик молча смотрел, как его ребенок сосет ее грудь.
62. Ян
Господи, услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе. Не скрывай лица Твоего от меня; в день скорби моей приклони ко мне ухо Твое.
Псалом 101
Ян, Лизбет и Маттеус разошлись в трех разных направлениях. Поиски шли наугад: никто не знал, куда могла пойти София. Лизбет считала, что она вернулась в свой дом на Геренграхт, чтобы во всем признаться и умолить мужа о прощении. Ян в это не верил. Маттеус предположил, что она могла отправиться к своей семье в Утрехт. Ян сомневался.
Он почти не слушал их разговоров, потому понимал, чтó она собиралась сделать. Это было самое ужасное. Ян знал ее всю, снаружи и изнутри, мысли и поступки. София могла сделать только один поступок, и рано или поздно все убедятся, что он прав.
Только какой ему от этого прок? Вернувшись домой, он увидел там Маттеуса. На полу лежал мокрый синий плащ.
– Я нашел его в канале, – объяснил приятель. – Вытащил из воды палкой.
Тело ему найти не удалось.
– Можно вернуться и поискать, – добавил Маттеус. – Но как мы осушим канал? И будем искать того, кого уже считают мертвым?
63. Корнелис
Ибо пепел, как хлеб, я ел, и питьё моё слезами растворял.
Псалом 101
Корнелис не мог прийти в себя. Жизнь не раз наносила ему страшные удары, но теперь он чувствовал себя так, словно из него вытащили душу. Его плоть осталась мертвой и пустой. Виллем налил ему бренди, но рука Корнелиса дрожала, и он не мог поднести стакан ко рту.
Его жена жива. Она подстроила свою смерть, чтобы сбежать с тем художником, Яном ван Лоо. Все это казалось ему нереальным; он не мог осознать эту правду. Мария объясняла ему снова и снова.
– Не сердитесь на меня, господин. – Ее голос звучал будто издалека. – Я знаю, это было очень дурно, хуже не бывает, но прошу вас, не наказывайте меня.
Должен ли он на нее сердиться? Наверное, да. София обманула его – обманула так, что в это нельзя было поверить. Вероятно, он спит. Он заснул в своем кресле. Сейчас проснется и вернется к своему прежнему, нормальному человеческому горю. Никто на свете не может обрекать другого на подобные муки. Какое отчаяние подвигло Софию на такой поступок? Ведь она была его женой.
Нет, она и есть его жена. Она жива. По-прежнему живет и дышит – где-то там, в объятиях другого человека. Они над ним смеются. «Старый осел! Как мы его провели!» Целуются, ласкают друг друга…
– Где она сейчас?
– Не могу сказать, господин.
– Я спрашиваю, куда они уехали? – крикнул Корнелис.
Ребенок заплакал.
– Мне нельзя говорить, – захныкала Мария. – Она меня убьет.
– Я хочу ее найти.
– Не надо. Она уже далеко, вы не найдете ее. Лучше считайте Софию мертвой.
Корнелис встал с места.
– Вы куда? – испуганно воскликнула Мария.
Он взглянул на малышку. Ее маленькое личико раскраснелось, она набирала воздух для новых воплей. Ему хотелось успокоить ее, сунув ей палец в рот, но теперь это выглядело чересчур интимным. В конце концов, это не его ребенок.
– А я-то считал, что ты моя, – пробормотал Карнелис. – Думал, у тебя мой нос.
Корнелис торопливо шел по улицам. На башне пробило десять. Жители Амстердама укладывались спать. Какое это мирное, спокойное занятие: тушить свечи, ложиться в свою постель. Корнелис выбрал дорогу, по которой София, как он предполагал, ходила к своему любовнику. Через улицу прошмыгнула крыса и плюхнулась в воду. От канала тянуло гнилью. Раньше город казался уютным, чистым, а на самом деле прогнил насквозь. Его построили на шатких деревянных сваях, погруженных в грязь. Красивые дома – всего лишь фасады, раскрашенные, как лицо у шлюхи. А что происходит там, внутри? Все они могут легко опять уйти в болото, погрузиться в ил. Как ему удавалось так долго обманывать себя?
Один кошмар следовал за другим. Сначала был ужас ее смерти, теперь – ужас от того, что она жива. Враг не ждал его снаружи – это были не воры, не убийцы, не испанские солдаты, – он жил у него в доме. Как долго София ему лгала? Когда они с ним виделись – в то время, пока он находился на работе? И в те вечера, когда София притворялась, будто у нее болят зубы или голова, – она спешила к нему по этой улочке? Лежа с Корнелисом в кровати, в его объятиях, она постоянно думала о нем? Невыносимые, убийственные мысли, но это еще не все: София видела, как он гордился ее растущим животом, улыбалась той радости, с которой он следил за ее придуманной беременностью. А сама размышляла о том, как бы получше обмануть мужа. Каким доверчивым болваном она его считала, каким наивным простаком!
Корнелис спешил по улицам. Его легкие горели, ноги подгибались от усталости, но он почти бежал вперед, с трудом переводя дух. Наконец оказался на Бломграхт и подошел к дому художника. Там было темно. Он оглядел запертые ставни на нижнем этаже. Однажды Корнелис стоял в одной из этих комнат, с гордостью глядя на свой портрет. Он заплатил восемьдесят флоринов человеку, соблазнившему его жену. В той же комнате стояла и кровать, где-то в углу, совсем рядом.
Корнелис постучал в дверь. Тишина. Ничего иного он не ожидал, но ему надо было хотя бы попытаться: он не знал, куда еще пойти. Что-то шевельнулось темноте. Человек, скорчившийся возле сточной канавы. Корнелис склонился над ним. Человек с трудом поднял голову. Это был слуга художника.
