– Прекрасно! – пробормотал он, поднеся подсвечник к шее и придавив яремную вену острым краем лепестка.
И замер. Проблеск сознания заставил вздрогнуть, Виктор реально испугался того, что хочет совершить, и быстро поставил «орудие» обратно на стол. Он отпрянул на шаг и остановившимся взглядом смотрел и смотрел на крест, увитый розами. Разум окончательно прояснился.
– Я успел вовремя, – услышал он позади себя и резко обернулся.
Темная внушительная фигура выдвинулась из тьмы в круг света.
– Идрис! – вскрикнул он и закрыл лицо руками.
– Как ты мог даже помыслить?! – грозно спросил высший.
– Слишком много боли, это невыносимо, – прошептал Виктор. – Но ты же видишь, я жив, пришел в себя, больше этого не повторится. Я справлюсь…
– Рад, что ты одумался, – более спокойно ответил Идрис. – Но все равно я обязан принять меры.
Сознание Виктора затуманилось. И вот он будто бы снова очутился на могиле матери в тот день, когда к нему пришла Властелина Витальевна. Что было дальше, он не помнил…
…Виктор судорожно вздохнул и пришел в себя. Он вздрогнул, поняв, что находится в помещении одной из баз Ордена. Но это был не Ковров, а Париж. И они с высшим сидели за столом в обширном подвале церкви Сент-Эсташ. Подсвечник – крест, оплетенный розами, стоял между ними. Виктор вгляделся: но это была другая модель. Крест отлили в форме рогов оленя. Это он видел четко и окончательно осознал, что вернулся в реальность. Три красные зажженные свечи давали слабый неверный свет, углы огромного подвала терялись во тьме.
– Что это было?! – нервно спросил Виктор.
Истина мгновенно открылась ему и пронзила болью. Он пристально посмотрел в раскосые глаза Идриса и вздрогнул, не веря своей догадке.
– Выпьешь? – спокойно предложил тот и махнул рукой.
Из тени выступил монах в длинной темной рясе с надвинутым на лицо капюшоном. Он бесшумно приблизился и поставил на стол поднос. Виктор увидел бутылку красного вина, два хрустальных бокала, блюдо с сыром и кисти черного винограда. Монах вынул пробку и молча удалился.
Идрис разлил вино, Виктор ощутил терпкий запах старого выдержанного бордо и пригубил.
– Элитное шато-икем, изготовленное во Франции в восемнадцатом веке, – невозмутимо сообщил Идрис, наблюдая, как Виктор пьет.
– Не отравишь? – усмехнулся тот. – Уж больно старое винцо!
– Его цена почти сто тысяч долларов, – заметил Идрис и сделал глоток.
– Безусловно, дорогая и изысканная отрава, – не унимался Виктор. – Значит, ты стер мне кусок памяти? – в упор спросил он.
– Пришлось, – признался высший и взял кисточку винограда. – Ты как-то неадекватно воспринял смерть бабушки.
– И что?! Я живой человек… И подвержен слабостям, – глухо проговорил Виктор.
– Прежде всего ты ловец! – напомнил Идрис.
– Но как помешало бы моей работе то, что я наладил бы контакт с родным отцом? – раздраженно спросил Виктор. – Ты стер память и лишил меня такой возможности. А сейчас он уже умер.
– Так получилось, – нехотя ответил высший. – Я даже представить не мог, что ты дойдешь чуть ли не до последней черты из-за ухода бабушки.
– Тебе не понять! – сухо бросил Виктор.
– Да где уж нам! – презрительно бросил Идрис. – И правда, мне не понять. И знаешь что? – повысил он голос. – Отчего ты так не доверяешь Господу Богу! Ты тогда на базе в Коврове так кричал о его жестокости, несправедливости, что хотелось взять кляп и заткнуть тебе рот. Ты бесновался, возмущался. Я, конечно, понимал, что у тебя отходняк после стресса, когда ты чуть не убил себя, и дал тебе возможность орать сколько захочешь. Но твои нападки на Господа Бога вывели меня из себя. Не нам, простым смертным, осуждать его решения: кому жить, а кому умирать. Твоей бабушке тогда пришел срок, и ее забрали в иной мир.
– В этом ты прав, – тихо признал Виктор.
– Поразмышляй на досуге о таких вещах, – посоветовал Идрис и разлил вино по опустевшим бокалам.
– Странно, что я могу вспомнить этот потерянный кусок моей жизни, – заметил Виктор, понемногу приходя в себя.
– Ничего странного, – сказал Идрис. – Я просто закрыл его, запер в одну из шкатулок твоей памяти, а сейчас вынул. А ты разве не так действуешь?
– Нет, у меня другой метод. Я удаляю ненужные воспоминания навсегда. Это как… ты когда-нибудь занимался видеомонтажом? – поинтересовался он.
– Было дело.
– Тогда тебе будет понятно. Это как выставить начальную точку и конечную, а промежуток между ними удалить, – пояснил Виктор. – Но твоя техника мне кажется более конструктивной. Научишь?
– Хорошо, – согласился Идрис и улыбнулся. – И я рад, что ты уже выровнял эмоции.
Они замолчали и снова выпили, закусив сыром и виноградом.
– Но зачем все это? – после паузы все же спросил Виктор. – Пусть бы сведения о моей бабушке и отце так и оставались во тьме. Зачем ты вызвал их из моей памяти именно сейчас?
– Хотел, чтобы ты вспомнил, как реагируешь на уход близких людей, – ответил Идрис. – Ты чуть не убил себя. И думаешь, что знаешь свою последующую участь?
– Стал бы кормом для прилипал, – пробормотал Виктор и содрогнулся.
– Все не так просто, – еле слышно произнес Идрис. – Ты ведь не обычный человек, а ловец. И тут правила несколько другие.
– А что, существуют правила на этот случай? – изумился Виктор. – Неужели среди нас были самоубийцы?! Но это невозможно!
– Ладно, я сказал лишнее. Забудем! – ответил Идрис.
Он вынул из портфеля папку и положил ее на стол.
– Вот, тут все документы на Романову Еву Викторовну, твою сестру. Не волнуйся, они настоящие, никто не заподозрит, что они сфабрикованы. Ты знаешь, как у нас в Ордене с этим строго.
– Так вот зачем ты восстановил кусок моей памяти, – глухо проговорил Виктор. – Да, я люблю Еву! Да, я боюсь за нее. Но ты можешь не беспокоиться, я тщательно контролирую свое эмоциональное состояние.
– Все мы живые люди, как ты верно заметил, – сказал Идрис. – Вдруг и с Евой что-нибудь случится? Пути господни неисповедимы. Ты должен быть готов ко всему. И родная сестра сейчас твое слабое звено. Случай с твоей бабушкой многое мне показал. Твое состояние после ее скоропостижной кончины…
– Не волнуйся! – оборвал его Виктор и взял папку. – Я никогда больше даже мысли не допущу о возможности добровольно уйти на тот свет.
Из записной книжки:
«Самоубийца, стремившийся уйти от жизни и обнаруживший, что он так же жив, как и раньше, находится в наиболее жалком положении. Он может наблюдать тех, кого он, возможно, опозорил своим действием, и, что хуже всего, он испытывает невыразимое чувство опустошенности. Та часть в яйцевидной ауре, которую занимало раньше плотное тело, пуста, и хотя тело желаний и приняло форму сброшенного плотного тела, оно чувствует себя пустой раковиной, ибо созидательный прототип тела в Области Конкретной Мысли продолжает существовать как пустая форма, так сказать, столько времени, сколько должно было нормально жить плотное тело. Когда человек умирает естественной смертью, даже в разгаре жизни деятельность прототипа прекращается и тело желаний приспосабливается к тому, чтобы занять всю форму, но в случае самоубийства это ужасное чувство пустоты остается до того самого времени, когда при естественном течении событий должна была наступить смерть».
