— Не волнуйтесь, — шепнул ей Питер. — Я всё сделаю, чтобы вы вернулись домой.
Слониха глядела на него, не сводя глаз.
— Обещаю, — сказал Питер.
— Следующий! — покрикивал горбатый карлик. — Не стойте! Не задерживайтесь! Ха — ха — ха! На улице ещё много людей, они тоже хотят увидеть слониху!
Питер повернулся и двинулся к выходу. Он шёл не оглядываясь — прочь из бального зала графини Квинтет, через огромные, специально прорубленные для слонихи ворота, в сумрак зимнего балтизского вечера.
Он дал слонихе клятву. Но что это за клятва? Да это же самая страшная клятва на свете! Ещё одно обещание, которое он не сумеет сдержать! Как может он, Питер, сделать так, чтобы слониха попала домой? Он даже не знает, где её дом. В Африке? В Индии? И где эти самые Африка и Индия и как отправить туда слониху?
С таким же успехом он мог обещать слонихе, что раздобудет для нее пару огромных крыльев.
«Я совершил ужасную, ужасную ошибку, — думал Питер. — Не надо было ничего обещать. И не надо было задавать гадалке никаких вопросов. Надо было оставить всё как есть. И фокусник тоже совершил страшную ошибку. Слонихе в Балтизе не место. Это преступление. Фокусника посадили в тюрьму — и поделом. Пусть сидит там до скончания века. Его нельзя выпускать, он настоящий злодей!»
И тут в голову Питера пришла такая очевидная и такая чудесная мысль, что он даже остановился.
Фокусник!
Если существуют такие магические заклинания, благодаря которым с неба падают слоны, то наверняка есть и такие заклинания, не менее сильные и не менее волшебные, чтобы отменить первые.
Должно быть заклинание, которое отправит слониху обратно домой.
— Фокусник! — произнёс Питер вслух и тут же добавил: — Лео Матьен.
Натянув шапку на уши, он припустил бегом в меблированные комнаты «Полонез».
Глава 13
Дверь открыл сам Лео Матьен. Он стоял босиком, с повязанной на шее салфеткой. В усах его застрял кусочек морковки и хлебная крошка. Из квартиры на холодную тьму лестницы облаком выплыл запах бараньего рагу.
— Так это же Питер Огюст Дюшен! — воскликнул Лео Матьен. — И на голове у него шапка. И он стоит передо мной, а не кукует, как обычно, из чердачного окошка.
— Простите, что отрываю вас от ужина, — выпалил Питер. — Но мне надо срочно увидеть фокусника.
— Что? Кого увидеть?
— Мне надо, чтобы вы отвели меня в тюрьму, поговорить с фокусником. Вы же полицейский, страж закона, они не могут вас не впустить.
— Кто там пришёл? — спросила из кухни Глория. А потом она подошла к двери и встала рядом с мужем.
— Добрый вечер, мадам Матьен, — сказал Питер и, сняв шапку, поклонился Глории.
— И тебе добрый вечер, — ответила она.
— Да, вечер добрый, — смущённо повторил Питер и, надев шапку, снова затараторил: — Простите, что отрываю от ужина, но мне срочно надо в тюрьму.
— Ему надо в тюрьму? — переспросила Глория у мужа. — Он сказал «в тюрьму»? Господи милостивый! Что за просьбы у этого ребёнка? Да ты только посмотри на него! Какой худенький! Он же совсем… ну, как это называется?
— В чём душа держится, — подсказал Лео.
— Смотри, он прямо прозрачный! — подхватила Глория. — Тебя что, этот старик вообще не кормит? На вашем дурацком чердаке нет не только любви, но и еды?
— У нас хлеб есть, — возразил Питер. — И рыба. Только рыбки очень маленькие.
— А ну — ка зайди к нам, — велела Глория. — Я точно знаю, что тебе надо. Ты должен сию же минуту зайти к нам.
— Но я не… — начал было Питер.
— Заходи, — сказал Лео. — Давай потолкуем.
— Немедленно к столу, — сказала Глория. — Сначала поедим, а уж потом потолкуем.
На кухне у Лео и Глории Матьен было тепло и стол стоял совсем близко к печке, где плясало весёлое пламя.
— Садись, — сказал Лео.
Питер уселся. Ноги у него дрожали, а сердце колотилось, словно он всё ещё бежал.
— Боюсь, у меня совсем нет времени, — сказал он. — Честное слово. Боюсь, мне некогда ужинать.
Глория поставила перед ним миску с рагу.
— Ешь, — велела она.
Питер зачерпнул рагу, поднёс ложку к губам. Прожевал. Проглотил.
Он уже забыл, когда в последний раз ел что — нибудь, кроме чёрствого хлеба и крошечных костлявых рыбок.
И сейчас, съев первую ложку рагу, он вдруг вспомнил это тепло, этот вкус, это счастье… Точно нежная рука подтолкнула его, совсем чуть — чуть, и все, что он потерял, разом нахлынуло, накатило: сад, отец, мама, сестра, обещания, которые он дал, но не в силах выполнить…
— Что такое? — всполошилась Глория. — Почему мальчик плачет?
Лео положил руку на плечо Питеру.
— Тихо, сынок… Не волнуйся. Всё образуется. Всё будет хорошо. Мы всё сделаем, всё что надо. Вместе сделаем. Но сначала ты должен поесть. Это важно.
Питер кивнул, взялся за ложку. Он снова прожевал, проглотил — и слёзы хлынули сами. Они стекали по его щекам прямо в миску.
— Очень вкусное рагу, мадам Матьен, — проговорил Питер сквозь слёзы. — Очень — очень вкусное.
Руки у него ходили ходуном, и ложка стучала о край миски.
— Аккуратненько, — сказала Глория. — Не капни на стол.
«Прежняя жизнь ушла навсегда, — думал Питер. — Не вернёшь. Никогда не вернёшь».
— Ешь, Питер, — мягко сказал Лео.
Питер понял: только что он заглянул правде в глаза. И осознал, что утратил. Когда Питер доел, Лео Матьен взял у него из рук миску, поставил на стол и сказал:
— А теперь рассказывай. Всё рассказывай.
— Всё? — уточнил Питер.
— Да, всё. С самого начала.
И Питер начал рассказывать. Сначала про сад. Про то, как папа подкидывал его высоко — высоко в воздух и ловил, а рядом смеялась мама, вся в белом, с огромным, круглым как мяч животом.
— Небо было огненно — золотое, — вспоминал Питер. — И уже горели фонари.
— Хорошо рассказываешь, — похвалил Лео. — Я очень ясно всё это представляю. А где твой отец сейчас?
— Он был военным, — ответил Питер, — и погиб в бою. Вильно Луц служил вместе с ним, они дружили. Он видел, как погиб отец. И потом он пришёл к нам домой — рассказать…
— Вильно Луц, — повторила Глория таким голосом, словно говорила страшное проклятие.
— Когда мама услышала, что отца больше нет, ребёнок у неё в животе… моя сестра, Адель, стала проситься наружу. — Питер умолк и, вдохнув, выговорил: — Адель родилась, а мама умерла.
Перед тем как она умерла, я дал ей слово, что буду всегда заботиться о сестре. Но я не сдержал обещания, потому что сестру забрала повивальная бабка, а меня — Вильно Луц. Он хотел сделать из меня настоящего солдата.
