Ангор рассердился не на шутку. Но рудники остались позади. Всё сильнее слышался аэродромный, как бы мы назвали сейчас, гул, и вскоре они стояли на высоком берегу, где внизу ревел океан – Северное Студёное Морище, – и огромные валуны окатывали, и лизали, и били чёрный пепельный песок. Ангор вспомнил, как зимою извергался один из трёх братьев-вулканов, и на его ладонь падал чёрный, смешанный с пеплом снег.
– Ну, послушали океан, – прокричал Ангор, – и что дальше?
– Спускаемся в долину, – вздохнул карлик. Честно говоря, он не представлял, что будет дальше, это как-то не успели обговорить.
– Пока стой тут, – приказал он ямщику.
По правую руку от них был пешеходный спуск в Золотую долину. Дороги для карет не было, Дохляк запрещал. «Живописность пропадёт!» – говорил он. Так что даже толстяки вниз спускались пешком, а внизу их грузили на носилки под балдахинами, и несли в особняки, кроме Младшого, который ехал сам на велосипеде. В долине царило вечное лето, и толстячки купались в тёплых озёрах, а ближе к горам, где начинался снег, били гейзеры и вода в озёрах была просто горячая, и толстячки любили варить в них огромные страусиные яйца, которые они подворовывали у страусихи Малявки, носившейся по дачному посёлку как большая бешеная курица. Тут, конечно, Младшой с Дохляком вовсю подшучивали над Страусом, мол, не его ли это вторая тайная супруга.
И только Ангор и Пупс начали довольно пологий спуск – ради толстячков и вельмож тропу заметно выровняли, – как что-то затарахтело, и на дорогу навстречу им выскочил Неприметный человек собственной персоной, да ещё на лесопедте с моторчиком. У Пупса челюсть отвисла: уж никак не ожидал его здесь встретить! Ангор же подумал было, что палач Ушастый отпущен с того света, чтобы обличить его в убийстве, но сохранил невозмутимый вид и решил всё отрицать. И лишь минутку спустя вспомнил, что у того был сын от женщины лёгкого поведения – он содержал его в отдалённой деревне – и этот сын теперь перед ним. Но как похожи! Следом за лесопедтом, почти касаясь земли длинными ногами, трусил на ослике сторож Золотой долины по кличке Жердь. Он был мрачен: во-первых, толстяков скинули, и у власти теперь босяки, которые сморкаются прямо на пол – он скосил глаз на Неприметного, – и во-вторых, этот пронырливый сынок бывшего палача уже начал эту власть проявлять: отобрал у него лесопедт, изобретение и подарок доктора Гаспара, и Жердь вынужден был пересесть на осла. А лесопедт-то какой! Не бензином воняет, а манго да бананом пахнет. Поскольку работает исключительно на фруктах, которые здесь зреют круглый год.
– Ангорчик! – закричал басом Жердь, и его густые чёрные брови полетели вверх. – Вот ты какой стал, вылитый папаша! – и стал тискать танцора в объятьях, хотя видел его только один раз, маленького, но уж больно он Страуса любил. Жердь был ростом в два метра и жутко худой, невозможно прямой, с провалившимся животом и щеками пятидесятилетний мужик. Были и небылицы о зверствах Ангора он не воспринимал, просто молчал и не реагировал, а что думал в это время, не знал никто.
Разговор состоялся в бывшем особняке Страуса. Жердь и Неприметный уже переговорили, и Неприметный объявил, что думали поселить Ангора в сторожке Жердя, но пока новое правительство сюда не нагрянуло, пусть – так и быть! – живёт здесь.
– Как оне к роскоши привыкши, опять же папеньки это ихнего дом, – выдал Жердь, ставя на стол фрукты.
Ушастый поморщился, что не ускользнуло от Ангора.
– Кстати, а что с папенькой? – спросил он. – Надеюсь, старичка не кинули к зверюшкам?
– Первый президент по гуманности и человеколюбию отпустил толстяков на все четыре стороны. В том смысле, что они сами должны зарабатывать на хлеб… – сказал Неприметный, внимательно глядя в глаза Ангору. – У Дохлячка от ужаса тут же случился разрыв сердца, а другие… не знаю, где они, и что с ними.
– Интересная политика, – выдавил Ангор с самым серьёзным видом, хотя внутри у него всё клокотало от хохота. Чтобы это скрыть, он принялся бегать по зале.
– Мне надо скакать обратно, – Неприметный бегал глазами вслед танцору. – Вам, наверное, интересно, зачем вы новому правительству?
– А я вам сам это расскажу, – Ангор остановился. – Ваш президент гуманист и человеколюбец, а значит, скоро в Деваке начнётся разгул безнаказанных желаний. И тут понадоблюсь я, так?
– Так, так…
– И решил про меня не президент, но тоже не последний человек в вашем новом правительстве, так?
– Так…
– Ну что же, – сказал Ангор и лукаво прищурился, – я хорошо понимаю Исидорчика, и раз уж больше некому, я, как единственный наследник, – он ткнул пальцем в висящий на стене портрет Страуса, – я готов возглавить революционное правительство.
Карлик ахнул, а Неприметный чаем подавился, так что Жердю пришлось колошматить его по спине.
– Я… я… – не мог никак отдышаться Неприметный, – я не приехал готовить переворот! – зашипел он злобно. – Ты будешь на прежней должности, которую мы, вероятно, снова введём. А может, всего лишь на должности помощника, – стукнул он себя в грудь, как бы обозначив, кто будет начальник, и выскочил из залы. Жердь и карлик вышли следом. А Ангор хохотал-заливался. Он был доволен, что вывел из себя ушастого выскочку.
Рассерженный Неприметный подбежал к осёдланной лошади.
– Мне с вами? – решился спросить Пупс.
– Оставайся здесь, следи за каждым его шагом!
– Тогда отпустите, там, наверху, карету.
– А ты, Жердь, поселяй его в свою хижину, нечего тут роскошествовать, подумаешь, принц наследный, – он скинул с лошади мешок с провизией. – С этим я никогда не доеду. А ну-ка, – решил он вдруг. – Где мотор? Уже прибрал? Вывози, на нём поеду.
– Не дам! – сказал решительно Жердь.
– Что-у?! – мурлыкнул Неприметный.
– Моё. Не дам. И вы его угробите в дороге.
– А ну, Пупс, вывези мотор. А с этим контрреволюционером мы разберёмся.
– Извините, – сказал карлик Жердю, – где стоит машина?
– Я сейчас, – пробасил Жердь, заскочил в дом и выскочил с ружом. – Уезжайте, – сказал он, наставляя ружо на Неприметного. – Я за себя не отвечаю.
И не успел ушастый возразить, как хлопнул выстрел, сноп огня вырвался из дула и пуля поразила ни в чём не повинную птичку, которая присела на большое треугольное ухо Неприметного, поскольку уши у него были не просто оттопыренные, как у отца, но сверху ещё и такие толстые, что образовывали площадки, в частности, для взлёта и посадки небольших пернатых, вот! Неприметному обожгло висок.
– Ой! Что это? – ойкнул он тонким голосом.
– Ой! – ойкнул Жердь толстым голосом. – Я не хотел, пичужечка, – попросил он прощения у упавшей замертво птички, и вдруг озверел. – Скачи! – злобно крикнул он. – А то сейчас тоже… Считаю до двух! – И наставил дуло прямо Ушастому в лоб…
– Плебей! – с презреньем плюнул он вслед торопливо ускакавшему. – Ох, плебей! Мне на ослике ездить ноги мешают, – пожаловался он карлику.
