И в этот упоительный момент двери слетели с петель!
Мы оба, тяжело дыша, повернули головы и узрели явившуюся в гневе и ореоле сверкающих искорок Юалию, которая явно пребывала в ярости. И вот эта яростная мегера открыла рот и…
— Третьей не берем! — слегка осипшим голосом произнес кто-то.
Лорд Эйн с удивлением посмотрел на меня, и стало ясно, что отрицать очевидное бессмысленно, в том смысле что да, это я сказала, и еще… еще…
— Ты самый красивый мужчина на свете… — прошептала я, откровенно утонув в его невероятных глазах цвета предгрозовых облаков.
— Правда? — с удивленной хрипотцой спросил он, теряя связь с окружающим миром.
— Правда… — ответила, тоже теряя мир и потянувшись к его губам, которые были неплохой заменой всем вселенным.
И он потянулся ко мне, наши губы встретились, наше дыхание вновь стало единым, моя рука вернулась к пропусканию прядей его волос между дрожащими пальчиками, его к ласканию моей щеки, и…
— Не сметь! — завизжал кто-то, срываясь на фальцет.
А мы срывались в пропасть наслаждения, где не было, совершенно не было места посторонним. И лорд Эйн, вызвав мой протестующий прерыванием поглаживаний стон, протянул руку в сторону распахнутой двери… Завыл ледяной ветер, дверной проем начал стремительно обрастать льдом, закрывая нас от взбесившейся Юалии, которая опустилась до:
— Да как она смеет!
— Я твоя невеста, завещанная отцом…
— Ты клялся…
— Где мой Харнис?!
— Ты избил моего мужа!
— Ты должен жениться на мне, ты давал слово!
Она что-то явно еще кричала, но уже не было слышно, и видно тоже не было — на месте дверного проема находился вросший в стену айсберг, и снести его вряд ли кто-то вообще был способен, что меня в данный миг очень порадовало. Единственное, чего ну просто не могла не спросить:
— Шеф, вы избили Харниса?
Он, вернув на место руку, которой полагалось гладить меня, а не отвлекаться на всяких истеривших диаметрально противоположными требованиями, провел пальцами от моего виска, по щеке, контуру подбородка, шее и ниже, так что я затаила дыхание, коснулся моей груди, взглянул мне в глаза и произнес:
— Забудь.
— Забыла, — с готовностью согласилась я.
Лорд Эйн просиял совершенно довольной улыбкой, за которой пряталось восторженное счастье, и спросил:
— На чем мы остановились?
— Ты целовал, — прошептала я, — вот здесь… — и указала на губы.
Судорожно выдохнув, снежный лорд задал тихий вопрос:
— А я могу еще что-нибудь поцеловать?
— Оу… — Я почувствовала себя заинтригованной. — А что же еще ты хочешь поцеловать?
И получила дико соблазнительный ответ:
— Тебя. Всю…
Нет, ну вот что можно сказать на подобное? Махнув рукой, я расщедрилась на уверенное:
— Нет!
Пожав плечами, снежный лорд, приникая к моим губам, прошептал:
— А я настойчивый, Виэль.
— А я… я… — порываясь сказать в перерывах между улетными поцелуями, — я такая вредная…
— Знаю, Виэль, — обрадовал он, заставляя забыть обо всей моей вредности одним своим поцелуем.
Одна проблема — он о своей настойчивости не забывал ни на миг, и в какой-то момент я обнаружила, что вновь сижу на коленях лорда Эйна, а платье давно расстегнуто и свисает где-то на уровне талии, и то заметила я это исключительно потому, что кто-то зацеловывал всю меня от шеи до груди и… и едва собственно дошел до груди, как осознание времени, пространства и того, что меня-то спросить забыли, канули куда-то в бушующий океан нежности, сметенные напористым шквалом страсти.
Проблесков сознания больше так и не случилось…
Понимание того, что меня соблазнили самым безжалостным образом, коварно заманив в спальню тортиком, длилось ровно минуту, пока Вальд расстилал постель, попросту стянув с нее покрывало с остатками раздавленной в порыве страсти сладости. Я покраснела, вспомнив, как с меня слизывали крем, и решительно собиралась предаться страданиям и стыду, но тут шеф, покончив с расстиланием постели, вернулся к креслу, где оставил меня совершенно обнаженную, подхватил меня на руки и уложил на белоснежные простыни.
Безумие страсти перешло на новый виток, еще более головокружительный…
Под утро места для стыда, страха и сомнений уже не оставалось. И именно в этот момент мой невообразимо настойчивый шеф хрипло спросил:
— Можно?
На это, растерявшая весь голос от криков и стонов, которых тут за ночь прозвучало столько, что будь они каплями воды, мы бы с лихвой наполнили море как минимум, а может даже и целый океан, прошептала поистине потрясенно:
— А по-твоему, после всего, что здесь случилось, осталось еще хоть что-то, чего нельзя?!
Он улыбнулся самой невероятной улыбкой на свете и произнес:
— Я обожаю тебя, Виэль.
И перешел к самому интимному, оставив меня недоумевать по поводу, а что же тогда было все то, что он творил со мной эту ночь напролет. Недоумевание оказалось столь сильным, что я, проигнорировав мимолетную боль, коварно сопроводившую новый виток блаженства, все же спросила:
— А вот все эти часов шесть разврата… это что было?
Прервавшись, дабы наградить меня удивленным взглядом, лорд Эйн сообщил:
— Прелюдия.
То краткое мгновение, пока шеф нарочито медленно склонялся к моим губам, чтобы снова свести с ума, я напряженно думала, что ждет меня впереди, если все, что творилось до этого, являлось лишь аперитивом перед основной трапезой…
* * *
Утро мы как-то пропустили.
Говоря откровенно, если бы не окна, в которые сначала забрезжил рассвет, а потом и ярко засветило солнце, мы бы это утро вовсе не заметили, просто в какой-то момент, остановившись на миг, Вальд тихо прошептал:
— Как же ты прекрасна в ореоле солнечных лучей.
Я бы что-нибудь ответила… нет, я бы точно что-нибудь на это ответила, но не осталось сил даже говорить, не то что шевелиться. Увы, лорд Эйн отличался впечатляющей неутомимостью… Или не увы… Отдаваться во власть его сильных рук, уверенных движений и умопомрачительных поцелуев оказалось невероятно восхитительно. А потом в какой-то момент из состояния «о, как же мне хорошо», я провалилась в блаженный и явно очень нужный сон, чем вызвала едва слышный стон сожаления шефа…
* * *
Утро началось с тортика в постель. Тортик был маленький, такой укуса на три, хрупкий, украшенный решеточкой из белого шоколада и алыми ягодками… Тортик был не один — рядом со смятой постелью находилось еще два столика на колесиках, заставленных пирожными, тортами, мороженным, фруктами… очень грустно посреди всего этого великолепия смотрелась одинокая маленькая чашечка чаю…
