А ее главной бедой оставались ложные по сути разлуки с Антуаном. Их контакт не прекращался ни на минуту, в том числе и сексуальный. А Берта стала страшно тосковать, когда не видела его. Часто злилась, предъявляла претензии. Когда Юра с мамой уехали в Америку по приглашению Кузьмы, Берта готова была лезть на стенку от того, что все в ее жизни – обман. Одиночество – обман. Любовь – обман. Встречи – короткая неправда. Разлуки – правда и горе. У него не хватало слов и тайных ласк, чтобы ее утешать, топить в своем желании. Они ссорились. Она опять говорила только о себе. Он – только о ней.
Берта настолько привыкла к страховке, что совсем забывала о чувстве самосохранения. Однажды она приехала со съемочной группой на очередной пожар – поджог дома инвалидов. Увидела кого-то на подоконнике открытого окна и бросилась туда перед пожарными. Упала вместе с безногим стариком, они оба горели.
В ожоговом центре ей срочно снимали ожоги лица и рук, примчалась какая-то бригада, перевезли в маленькую клинику, там справились быстро с помощью какого-то сверхсовременного оборудования, какого в России никто еще не видел.
Когда Берта пришла в себя, голос Антуана произнес:
– Когда ты начнешь соображать, что бывают необратимые ситуации? Необратимые даже для меня. Скорее всего, ты мне будешь нужна изуродованной, искалеченной. Но ты взрослый человек и знаешь, чего стоишь. Ставка больше многих жизней. Да, в грубом, денежном отношении. Это суммы, с помощью которых можно изобрести что-то, что положит конец пожарам на земном шаре в принципе. Раз мы на это пошли, стало быть, выбрали приоритет.
Берту больше всего ранили, конечно, слова: «скорее всего» и «денежное отношение». Она опять рыдала, что стало совсем уже дурной привычкой, протестовала, обижалась на всю жизнь. У нее все болело, ей было страшно задним числом, а ее так пожалели. Думать о фантастическом масштабе того, во что ее втянули, она не могла. И категорически отказалась в это вникать.
У нее появилась свободная неделя, когда она лечилась, спала и ела то, что приносила ей Амина. Как-то вечером, в тоске и потерянности, она сидела на кухне и вместо правильной еды ела любимый шоколадный торт. Как когда-то, когда гасила неприятности сладким. Торт незаметно кончился. Антуан не был на связи с ней целый день. Наверное, опять наказывает. Берта вошла в ванную, сняла халат и стала озабоченно разглядывать то, что показалось ей жировым отложением на бедрах. И тут раздался его голос:
– Это шоколадный торт.
– Ты же сам сказал, что мне нужна глюкоза при моих нагрузках, – возмутилась Берта.
– Она тебе нужна. Но речь не шла о торте целиком в один присест, моя дорогая.
– Тебе не нравится, что я поправилась?
– Мне безумно все нравится. Я ответил на твой вопрос. И так затосковал по тебе. Боготворю. До того как я тебя узнал, в моей жизни была лишь вера в возможности человеческого разума.
А тосковать вместе, не разлучаясь, – это уже был выход. Так причудливо все у них было.
Были периоды, когда Берта его переставала чувствовать надолго. Иногда это сопровождалось каким-то холодком в груди, ознобом, который появлялся от ступней вверх, блокировал все в мозгу. Она шла к компьютеру, читала новости и всегда находила какое-нибудь важное сообщение. Уничтожен очередной отряд террористов. Спасены очередные жертвы катастрофы. Приговорен к казни очередной диктатор. Она точно знала: он там.
Однажды этот холодок настиг Берту, когда они с Антуаном были в их доме. Она нашла новость о Гаагском трибунале, который приговорил к пожизненному заключению президента, обвиненного в геноциде против своего народа. Там было видео. Она увидела в зале суда Антуана. Сосредоточенного, сурового, в деловом костюме, с резкой морщиной посреди широкого лба. Берта посмотрела на число: три дня назад. А они приехали только сегодня. Немного отлегло от сердца. Но она все равно бросилась в его кабинет. Он сидел за столом и смотрел на дверь.
– Иди ко мне, детка. Ты прочитала? Да, все так. Когда тебе что-то кажется, тебе это не кажется, ты же знаешь.
– Поцелуй меня, – прижалась Берта, сев к нему на колени. – Давай спрячемся от этого всего.
– Как же я жду всегда, чтобы ты меня сама об этом попросила. Конечно, нет ничего важнее твоего желания.
– Даже такие ужасные твои дела?
– Все прекращается, когда наступает момент обладания любимой женщиной. Бои прекращаются, грозы затихают, убийцы умирают во сне. Для меня сейчас существует одна мировая проблема – растопить навсегда твой протест. Заставить тебя поверить мне безоговорочно. Чтобы ты так, сама, приходила ко мне всегда.
– Опять это слово – «заставить».
– Это просто мое слово. Я их всего лишь не выбираю. А с тобой оказалось все так тяжело. Ты знаешь, что ты очень тяжелый и сложный человек?
– Может быть. Что ты имеешь в виду?
– Ты не рассчитываешь силы удара. Ты, нежная, слабая, беззащитная женщина, способна причинять страшную боль. С этим едва справляюсь я, очень сильный человек. Мои руки держат не только ремень, но и нож, любое оружие. И ты способна одним коротким словом вызвать мое отчаяние, иногда панику, какой я еще не знал. При этом я знаю, что сейчас я для тебя «урод», а через пять минут прикажу тебе сказать «люблю – не могу». Но ты среди огромного количества других, разных людей. Ты понимаешь? Я не поучаю. Но я действительно учу тебя сдерживать свой прекрасный гнев, свою графскую надменность и высокомерие красавицы. Это твое смертельное оружие. Ты можешь сделать кого-то несчастным, не заметив этого.
– И это говоришь ты, который…
– Да, я, который убивает. У меня своя миссия, у тебя – своя. Мне так хочется, чтобы ты всегда нежилась в моих объятиях, чтобы тебе ничего не нужно было делать, кроме поисков удовольствия для себя и своих близких, чтобы ты не знала горя и тоски. Но от тебя ждут реакции и решений. Ты рождена для счастья и обожания, но за окном живодерская рать. И мы победим с тобой. Ради тебя. К власти над миром должны прийти мужчины, способные защитить и удержать в руках своих женщин. Такой простейший критерий для отбора единомышленников в борьбе со всемирным злом. Ответ, данный Бадаевым, на вопрос: как. Скоро ты все узнаешь и увидишь сама. Я тебя испугал?
– Да. Но все равно люблю.
