Книга Великие умы России. Том 15. Николай Кибальчич, страница 18. Автор книги Мария Кольцова

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Великие умы России. Том 15. Николай Кибальчич»

Cтраница 18
Николай Иванов Кибальчич.
1881 года 2 апреля.

Резолюция царя на письмо: «Нового ничего нет. Фантазия больного воображения, и видна во всем фальшивая точка зрения, на которой стоят эти социалисты, жалкие сыны Отечества».

С просьбой о помиловании осужденных к царю обратился Лев Толстой.

Кибальчич перед смертью долго спорил с приглашенным к осужденным священником по религиозным вопросам. От исповеди и причастия отказался.

На эшафоте целовать крест Кибальчич не стал. Пятерых убийц императора повесили на черной виселице.

Место захоронения первомартовцев долго держалось в тайне.


Великие умы России. Том 15. Николай Кибальчич

«Под конвоем. По грязной дороге». Художник И. Е. Репин.


Великие умы России. Том 15. Николай Кибальчич

«Отказ от исповеди перед казнью». Художник И. Е. Репин.


Великие умы России. Том 15. Николай Кибальчич

«Казнь заговорщиков в России». Художник В. В. Верещагин.


Ходили слухи, что в Англии до 1917 года жил сын Кибальчича, русский эмигрант. Родство приписывалось маршалу авиации Голованову, которого называли внуком Кибальчича (его мать якобы родилась в тюрьме).

В. Н. Фигнер: «Для замышляемой борьбы с самодержавием было нужно средство страшное и разрушительное… Давно, еще с 1874 года, говорили о динамите… Квятковский соединил руки Исаева, Кибальчича и приехавшего из-за границы Степана Ширяева, и эти три лица, принеся каждый свои специальные знания, создали ко времени разделения „Земли и воли“ в обстановке обыкновенного жилища целые пуды взрывчатого вещества, которого хватило Исполнительному комитету на покушение в Москве и на мины под Одессой и Александровском… В лице Халтурина эти техники – Исаев и Кибальчич – вошли в Зимний дворец, и 5 февраля 1880 года его стены задрожали от взрыва, приготовленного ими. Под их же руководством опускались у Каменного моста гуттаперчевые подушки, набитые динамитом. Они, Исаев и Кибальчич, вместе с Грачевским и Сухановым сидели в ночь на 1 марта над бомбами».

Л. Г. Дейч: «По натуре он (Кибальчич) действительно не был ярым революционером – он не рвался бы на отчаянные, удалые предприятия, не находил бы, быть может, удовольствия в самой опасности, в боевом огне, как это у некоторых бывает, – но он, несомненно, был революционер по мысли, по убеждениям и к тому же безусловно смелый человек, равнодушный к опасности, не останавливающийся перед нею или, вернее – вовсе о ней не думающий».

Председатель суда Э. Я. Фукс: «Подсудимые вели себя независимо и в высшей степени стойко. Кибальчич – вот замечательный ум, необыкновенная выдержка, адская энергия и поразительная стойкость…»

С. Иванов: «Как пример ходивших мнений приведу слова одного генерала, и не какого-нибудь тронутого тлетворными влияниями, а заправского генерала старого времени, сослуживца и приятеля самого Тотлебена. Этот генерал произнес следующий приговор над Желябовым и Кибальчичем: „Что бы там ни было, что бы они ни совершили, но таких людей нельзя вешать. А Кибальчича я бы засадил крепко-накрепко до конца его дней, но при этом предоставил бы ему полную возможность работать над своими техническими изобретениями“».

Н. Саламанов, генерал-майор: «У Александра III хранился странный альбом. По признанию царя, в этом альбоме были собраны портреты русских революционеров. И среди этих фотографий был снимок Николая Кибальчича, народовольца, создавшего конструкцию взрывателя и изготовившего мины, одной из которых и был убит царь».

Н. И. Кибальчич, 1881 г.: «Если бы обстоятельства сложились иначе, то ни крови, ни бунта не было бы… Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, я, конечно, употребил бы на изучение кустарного производства, на улучшение способа обработки земли, на улучшение сельскохозяйственных орудий и т. д.».

Л. Г. Дейч: «С Николаем Ивановичем Кибальчичем мое знакомство было более продолжительно, чем с вышеназванными двумя участниками в деле 1 марта. Он был олицетворением простоты, скромности и доброты. Кибальчич вовсе не был завзятым революционером и менее всего походил на фанатика. Террор он признавал лишь как неизбежное для русских революционеров зло в данную эпоху. Спокойный кабинетный ученый, до изумительности способный увлечься любой специальной наукой, Кибальчич был мирным социалистом-пропагандистом, и, как это видно из сделанных им на суде заявлений, он по основным своим воззрениям остался таковым до последнего момента жизни. Если он примкнул к террору, то лишь потому, что убедился в невозможности иным путем принести пользу своей родине. На самом себе он испытал весь ужас господствовавших у нас благодаря самодержавию порядков.

Кибальчич видел, что для честного человека совершенно закрыты все пути к мирной общественной деятельности. Уже один тот факт, что такой миролюбивый и скромный человек примкнул к террору, служит наилучшим доказательством, что последний был неизбежен. В другой стране Кибальчич, несомненно, стал бы выдающимся ученым. Разве не в высшей степени характерно, что даже в тот момент, когда воздвигалась для него виселица, он в последнем слове на суде говорил о чертежах и выкладках, касающихся изобретенного им летательного снаряда. Поистине ужасен тот строй, в котором таких людей возводят на эшафот!»

М. Валье, немецкий инженер, пионер ракетостроения: «Убежденный революционер в политике, отдавший свою жизнь в борьбе с самодержавием, Н. И. Кибальчич оказался и крупнейшим революционером в науке и технике».

А. Тырков, участник убийства Александра Второго, избежавший суда из-за душевной болезни: «Он был слишком философ. Он вел себя как человек, стоящий вне партийных страстей, руководствующийся в своей программе общественной деятельности исключительно научным анализом современности. Такое бесстрастие, такое подчинение себя объективным выводам действовали успокоительно и примиряли с ним его противников. Я слышал в тюрьме, вероятно от жандармов, что, когда его арестовали, он сейчас же принялся за свои чертежи и чертил, пока ему не принесли бумаги, прямо на стене камеры. Чертежи касались его проекта воздушной лодки. Его прямо редкое, бросавшееся в глаза спокойствие на суде и в течение всех последних дней его жизни было результатом не столько подавляющей в себе волнение силы воли, сколько силы обобщающей мысли, принимающей все причины и следствия как нечто неизбежное. Он как будто и себя самого, и свою судьбу ставил в ряд той же неизбежной цепи явлений.

Один из самых серьезно образованных людей партии, он стоял в ней, как мне казалось, особняком. Правда, я ни разу не видел его вместе с другими главарями-народовольцами, т. ч. мне трудно судить о их взаимных отношениях. Но во всяком случае он стоял вне конспиративной сутолоки с ее бесконечными свиданиями, толкучкой на т. наз. радикальных квартирах, где можно было всегда застать „радикалье“ всех оттенков. Я виделся с ним только у себя и больше нигде его не встречал. Наше знакомство носило чисто частный характер, не было связано ни с какими партийными интересами. Я знал, что он помещает рецензии по философии и общественным наукам. Раз как-то он показывал мне свою статьи об общине, где он, помнится, доказывал значение общины как формы, заключающей зародыши высших экономических отношений. Его отношение к делам партии мне было совсем неизвестно, т. ч. я даже спросил Гесю Гельфман о нем. Она мне сказала: „О, он у нас техник“.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация