Когда Николай оканчивает университет, Столетов делает все возможное, чтобы оставить студента при факультете, и вложены силы не впустую – уже в 1870 году Умов представляет работу «Законы колебаний в неограниченной среде постоянной упругости», которая обличает в нем выдающегося теоретика.
В этом же году Столетов знакомится с Колли.
Юность Колли не складывалась. Он простудился на охоте, когда был студентом, и слег с лихорадкой. И, толком не оправившись, продолжил бегать по болотам, чем заработал себе хроническое заболевание. Врачи посоветовали ему уехать на юг, из-за чего пришлось уйти из университета. Только через три года молодой человек смог вернуться в Москву и к своим естественным наукам. Постепенно Колли начинает понимать, что зоология и ботаника – не для него, его влечет к физике. Но стоит ли бросать столько лет обучения, чтобы начинать все заново? Колли принимает решение обучиться физике самостоятельно. Окончив университет, он садится за учебники по высшей математике. Самостоятельность всегда привлекала Столетова, и он просит университет разрешить Колли сдать магистерский экзамен по физике, пусть тот и был кандидатом естественных наук.
В середине семидесятых Колли уезжает из Москвы в Казань, чтобы там создать физическую лабораторию. К старому другу Столетова Авенариусу перебирается Шиллер. В Варшаву едет Зилов. Но столетовский кружок не редеет, в него постоянно вливается новая кровь. В 1882 году Александр Григорьевич ходатайствует факультету об оставлении при кафедре двух активных членов своего кружка – Д. Гольдгаммера и Б. Станкевича, а в следующем году – Михельсона. К 1885 году Гольдгаммер и Станкевич получают магистерскую степень и командируются за границу, через два года за ними следует и Михельсон.
Владимир Александрович Михельсон. 1860–1927
Столетов делает все, чтобы устроить жизнь своих подопечных за рубежом.
«Он неустанно проповедовал, что русским ученым необходимо ездить в Европу, – вспоминал через много лет Гольдгаммер, – что только там можно научиться работать, расширить свой горизонт общением с выдающимися учеными; что надо переносить готовые плоды западной цивилизации на русскую почву, а не делать запоздалые и неудачные открытия. <…> Столетов всегда старался, чтобы эти командировки приходились во время, чтобы молодые ученые поспевали в заграничные университеты к началу занятий: в этих случаях личные средства покойного были в распоряжении едущего, как и при обратном возвращении молодых ученых домой, когда они на некоторое время оказывались без заработка. Александр Григорьевич всегда интересовался в таких случаях материальной обстановкой своего ученика и делал все возможное для него, чтобы не оставить человека в такие моменты без куска хлеба. Само собой понятно, что едущий за границу ученик Столетова снабжался от него рекомендательными письмами к выдающимся ученым Европы, открывавшим перед ним двери заграничных лабораторий, посвящавших молодого ученого во все тонкости западной науки».
Посылая своих подопечных за рубеж, Столетов тщательно руководит их занятиями, а молодые ученые не перестают советоваться с учителем. Вот, например, выписка из его письма Михельсону 20 мая 1887 года: «Если вы выберете Страсбург – напишу Кундту, если Вас влечет к Гельмгольцу на его, быть может, последний семестр – напишем Гельмгольцу. Решительного совета я со своей стороны не делаю, хотя, вообще говоря, Страсбург считаю практичнее».
В судьбе этого ученого Столетов принимает наибольшее участье. Он постоянно оказывает ему материальную помощь, несколько раз навещает его в горах Швейцарии, куда Александр Григорьевич на свои средства отправил часто болеющего Михельсона, добивается продления его платного отпуска, отправляет его работы на соискание мошнинской премии. Одновременно подыскивает ему место в Киевском университете и просит факультет сразу предоставить молодому ученому степень доктора, потому что диссертация представляет собой «выдающийся труд». Александр Григорьевич посылает Михельсону книги, журналы, свои работы и труды своих учеников, чтобы тот не чувствовал себя оторванным от ученой среды. Иногда он даже просит у Михельсона совета. Однажды, затрудняясь объяснить закон о максимуме тока, Столетов пишет: «Не придет ли Вам в голову какая-то идея?»
Михельсон охотно отвечает на каждое письмо, радуясь весточкам с Родины.
«Дорогой Александр Григорьевич! – пишет он Столетову.
Очень Вам благодарен за подробности о житье-бытье нашего Общества и за другие сведения, которые Вы сообщаете. Мне поневоле приходится жить все более воспоминаниями, а потому можете себе представить, как меня все это интересует.
Но карточка Ваша, в которой Вы просите присылки нескольких экземпляров диссертации, меня сильно озадачила. Дело в том, что здесь у меня имеется всего-навсего один экземпляр, который я сохраняю для собственного употребления.
Все же остальные остались в Москве и притом по странному стечению обстоятельств пока недоступны и для Вас.
Уезжая неожиданно и поспешно из Москвы, мои родные уложили их вместе с остальными книгами моими в ящики и (так как квартира за нами не осталась) разместили их по сараям и амбарам, мне в точности неизвестным.
Я писал брату в Петербург, чтобы он, когда будет в Москве, отыскал их и доставил Вам экземпляров 10. Но когда сие будет, не знаю. Брат так погружен в свои дела и хлопоты, что даже и не пишет, и я в точности не знаю о его намерениях и распределении времени.
На днях получил книжку Н. Е. Жуковского и очень благодарен ему за присылку оной. Я получил также от Общества Л. Е. торжественное печатное удостоверение о присуждении мне премии и на днях отправлю благодарственное послание.
После моего последнего письма к Вам я еще пролежал в постели более недели, вследствие небольшого кровоизлияния. Теперь лучше. Но плеврит и проч. все еще не прошел.
Здесь все очень заняты коховским открытием. Наш врач скоро уже возвратится из Берлина и привезет с собою драгоценную жидкость неизвестного состава. Я, вероятно, также решусь подвергнуться этому небезопасному эксперименту.
Правда, не очень приятно играть в некотором роде роль морской свинки. Но что же делать! Когда терять уже нечего, становишься готовым на всякий риск.
Работать даже исподволь мне все еще не удается.
Сердечный поклон общим знакомым.
Глубоко преданный Вам В. Михельсон».
Подобное проявление заботы и участия почувствовал на себе и Соколов:
«На самом себе я имел случай испытать не раз чувства его искренней дружбы, особенно же она обнаружилась в 1888 году, во время моей болезни в Боржоми. Александр Григорьевич, случайно туда попав в то же время и узнав, что я лежу в беспомощном состоянии, взял меня на свое попечение, более недели ухаживал за мной, как нянька, лишая себя прогулки, наконец устроил для меня в одном русском семействе хороший домашний стол и пр. Вообще дружбу свою Александр Григорьевич проявлял не на словах, а на деле, в активной форме».
