«Чертовщина какая-то», – чуть не брякнула я, Кузьмич сидел напротив и радостно улыбался.
– Эти самые барийцы были встречены на родине как герои, – кивнул он. – Их потомкам еще пару веков город выплачивал пенсию, весьма солидную. А в Бари до сих пор Обретение мощей – большой праздник. Из собора их в этот день переносят на лодку, она отплывает в море, а потом причаливает к берегу, где ее встречает толпа народа.
«Да знаю я, – едва не отмахнулась я и вновь удивилась: откуда? Наверное, случайно наткнулась на сюжет на каком-нибудь канале и забыла».
– Один из похитителей, – продолжил Кузьмич, – залез в гробницу, чтобы достать мощи. Они мироточили, и он стоял по колено в мирре. Вот пытаюсь выяснить, как сложилась его судьба в дальнейшем.
– Вероятно, дожил до ста лет и был здоров как бык.
– Вот уж не знаю. Вдруг там решили, что это богохульство, – при слове «там» он ткнул пальцем в потолок и хихикнул.
– Да уж… Растаскивать святого по кусочкам не очень хорошо, – пожала я плечами. – Должно быть, мощевик стоит кучу денег.
– Даже не берусь предположить сколько.
«Откуда они у Джокера, интересно, – подумала я. – Зарабатываем мы неплохо, но и живет Бергман на широкую ногу. Вряд ли с доходов от магазина. Впрочем, кто ж знает, чем он еще торгует».
Я допила чай, немного послушав Кузьмича. Тут ожил мой мобильный. Звонил Максимильян, интересовался, где я, и сообщил, что уже вернулся.
– Спасибо за чай, – поднимаясь, сказала я.
– Всегда рад вас видеть, Леночка, – закивал Кузьмич.
Я направлялась к проходу между стеллажами, когда почувствовала присутствие кого-то третьего. Кузьмич, водрузив очки на нос, уже уткнулся в свою книгу, за его спиной маячила бледная тень, отчаянно жестикулируя призрачными руками. Прислушавшись, я покачала головой и поспешила убраться восвояси.
Лионелла впустила меня в дом, бросив в спину:
– Хозяин в своем кабинете.
Бергман сидел за столом, перекладывая какие-то бумаги в ящике, должно быть, что-то искал.
– Привет, – сказал он, не глядя в мою сторону, а я сказала:
– Тебя надули. Вместо Николая подсунули какого-то малоприятного типа. Ему лет тридцать на вид.
– Монах-доминиканец, прославившийся своей нетерпимостью, считал, что инквизиция ни черта мышей не ловит.
– Надо бы его еще при жизни растащить на кусочки.
– Примерно так и вышло. Свою кончину он встретил мужественно, за что и удостоился святости.
Я не стала спрашивать Бергмана, откуда ему это известно. Однако сомневалась, что все это значилось в сертификате. Я уже давно подозревала: он видит куда больше, чем я, хоть и не горит желанием признать это.
– Поддельных мощей, как поддельных долларов, – продолжил он, – тьма-тьмущая.
– Зачем тогда купил?
– Хотел сделать приятное продавцу. Он свято верил, что мощи настоящие, но вынужден был с ними расстаться ввиду финансового кризиса, обрушившегося на его древний и некогда блистательный род. В качестве бонуса я получил книгу из его библиотеки, ее истинную стоимость он не знал.
– Что-нибудь об игральных картах?
Он молча кивнул.
– Из нашей команды я одна в своем уме, да и то как сказать.
– Это точно, учитывая, что видишь средневековых монахов.
– Серьезный аргумент, – не стала я спорить.
Тут я заметила в верхнем ящике стола шкатулку. В ней Бергман держал игральные карты. Необычные. Он утверждал, что понятия не имеет, как они к нему попали. Вроде бы однажды просто оказались в магазине. Эту байку я пропустила мимо ушей, но карты неизменно тревожили. Они были старыми, это я знала абсолютно точно, чувствовала, как чувствовала и многое другое. Того самого монаха, к примеру, обретавшегося возле своих собственных мощей. Беспокойство вызывал тот факт, что в этой странной колоде были четыре карты, от которых в дрожь бросало. Бубновый Валет с лицом Димки, Король крестей – точная копия Вадима, Дама червей с моей физиономией и Джокер, в котором угадывались черты Бергмана. Данный факт не поддавался никакому объяснению, и я, дабы спать спокойно ночью и понапрасну не ломать голову днем, сочла это шуточками Максимильяна, шуточки, само собой, в кавычках. Не знаю, как он все это проделал, но как-то смог.
Карты притягивали. Точно против воли я подошла ближе к столу. Захотелось открыть шкатулку и взять в руки колоду. Максимильян молчал, наблюдая за мной.
– Хочешь взять карту? – наконец спросил он, в голосе напряжение.
– Не хочу, – ответила я.
Однажды я взяла карту и увидела себя в другом времени, может, даже в другом мире. Но кто сказал, что это не просто игры разума? Или видения, внушенные все тем же Бергманом? Повторить опыт желания не возникло. Максимильян не настаивал, но я знала, это для него почему-то важно.
Я села в кресло и поспешно спросила, чтобы нарушить неловкое молчание:
– Вадим говорил с тобой?
– О чем?
– У него были гости. Незваные. А еще у него есть ощущение, что кто-то за ним наблюдает.
– Давно?
– Значит, тебе он ничего не сказал? – вопросом на вопрос ответила я, не очень вежливо, но что делать.
– По обыкновению, решил во всем разобраться сам, – пожал Бергман плечами. – Чему ж удивляться, он – Воин. Но в данном случае такое поведение вряд ли разумно.
– В данном случае?
– Я жду перемен, – сказал он тем будничным тоном, каким говорят «жду автобуса».
– Знаки? – съязвила я, но вместо язвительности в моем голосе слышалось беспокойство.
– Куда же без них, – усмехнулся Бергман. – Их много, и все указывают на опасность.
– Что делать?
– Быть внимательным. Готовиться. Опасность означает, в том числе, и конец ожидания.
– Наш злейший враг не дремлет? – засмеялась я. – И готов появиться с минуты на минуту?
– Главное – его не проглядеть, – в тон мне сказал Бергман. – Было бы отлично, появись он в черном плаще и серебряной маске, тут бы мы наверняка обратили на него внимание…
Еще одна странность: слова «в черном плаще и серебряной маске» вызвали мгновенный страх, и тут же возникло видение: мрачная фигура в сполохах огня за спиной, языки пламени отражаются в серебре как в зеркале, исчезая в черных провалах прорезей для глаз. Потребовалось усилие, чтобы почувствовать себя здесь и сейчас: в кабинете Бергмана. Должно быть, я пропустила что-то важное, Максимильян смотрел с намеком на недоумение.
– Ты вдруг побледнела, – сказал он.
Он ожидал от меня объяснений, и мне захотелось рассказать, какое впечатление произвели на меня его слова, но из упрямства я не стала этого делать. Но о своем сне все-таки рассказала.
