Иногда юноша оглядывался вокруг, смотрел на окружающих трезвым взглядом и поражался, насколько все вокруг были чужими. Они были чужими ему, друг другу и, казалось, сами себе. «Люди! – хотелось крикнуть ему. – Где вы?..» Но он молчал. Молчал потому, что этот вопрос мог быть адресован и ему. Где ты, молодой человек? С кем? Может быть, это ты чужой всем?..
И если вдруг находится та, которая шепчет тебе: «Родной мой!» – Разве можно пройти мимо такого человека?!
Она тоже любила пить вино. Под его действием она веселилась и громко радовалась жизни. Наш юноша не любил крикливых женщин и был недоволен её громким смехом, но все попытки расстаться с ней и пойти другим путём вызывали в его душе неизъяснимую грусть.
Вино любви! Кто, познав твою заманчивую сладость, может отказаться от очередного бокала?!
У неё был грустный взгляд, и ему казалось, что она несчастна. Её муж почти всегда был в разъездах, и оттого было непонятно: то ли он есть, то ли его нет. И поскольку его как бы не было, крепко перебродившие чувства нерастраченной любви она щедро выплеснула на своего нового знакомого. Юноша никогда не встречал такого отношения к себе, не слышал такого потока ласковых слов и никогда так не пьянел, как с ней.
Что там сходить за хлебом или вымыть пол в своей общежитской комнате, когда в душе такая любовь?! Одна любовь – и ничего больше!.. Кем стать? Каким быть?.. Разве это имеет какое-то значение!.. Он даже думал иногда, что способен быть просто мужем красивой женщины, в мыслях ставя себя на второе место. Но это было только в мыслях…
Пьянство это длилось очень долго и с каждым днём затягивало всё сильнее. Порой он так скучал по ней, не видя её всего один день, что мог пойти к ней домой, чтобы просто повидать её. Иногда там был приехавший муж, и тогда они с ним оказывались как бы друзьями.
– Убежала бы с тобой… прямо так, в халате, – шептала она ему на крыльце, провожая.
– Ага!.. – неопределённо отвечал он и уходил, чувствуя себя вторым и не совсем уместным.
Он начинал понимать древние заветы, которые говорят, что в личных отношениях мужчин и женщин не может быть очерёдности, в них может быть только единственность.
Так он трезвел и осознавал, что живёт не своей, а какой-то чужой жизнью. А его жизнь? Она проходила мимо…
Жизнь проходила, но люди приходили. Они появлялись и исчезали, оставляли след или уходили бесследно.
Однажды к нему пришёл её муж. Он наконец понял, что сердце его жены принадлежит не ему. И не только сердце… А быть вторым мужу никак не позволительно!
Разговор состоялся короткий, без обвинений и оскорблений.
– Как будем драться: на кулаках или ружьях?
– Твоё предложение – выбирай!..
Муж сказал, что у него есть два ружья, назвал место встречи и время.
Дуэль? Это предложение, или, скорее, требование, было неожиданным, но не обескураживающим. При всей театральности и нелепости того, что задумал этот муж, наш немолодой уже мальчик вдруг почувствовал себя в тысячу раз более неправым: перед ней – женщиной, которая сильно и по-своему искренно любила его, перед её мужем… Он должен принять его условия, что бы тот ни задумал, каким бы абсурдным ни казалось его предложение.
«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, – думал наш сказочный герой, вспоминая другую сказку. – Утратив правый путь во тьме долины…» Нет, лес оказался не таким сумрачным, как можно было ожидать. Сквозь кроны деревьев пробивалось жизнелюбивое солнце, пернатые громко щебетали о своём.
Остановились на поляне. Муж достал ружья, отмерил шагами расстояние.
– Выбирай! – предложил он, пытаясь не показывать волнения.
Соперник взял ружьё и патрон, который незаметно положил в карман.
– Начинаем! – скомандовал муж.
Через несколько минут раздался выстрел. Грохот ударил по ушам и прокатился по лесу.
В ответ на выстрел наш молодой человек с досадой бросил ружьё и резко, не оборачиваясь, пошёл прочь.
Он шёл быстро, возбуждённо, будто подхлёстнутый прогремевшим выстрелом. Он не думал ни о чём. Печаль и досада заполнили его душу. Ему хотелось скорее уйти из этого леса, выйти из этой сказки, перестать быть актёром и больше не быть участником этого фарса.
В город он шёл пешком. Чем дальше он уходил от того несумрачного леса, тем больше отдалялись все последние события. Тем быстрее уходила в небытие вся его прошлая жизнь.
Под вечер, когда его шаг уже значительно замедлился, а воротничок клетчатой рубашки сильно засалился, ему захотелось отдохнуть. И когда невдалеке он увидел село со старым недоразрушенным храмом, свернул туда.
Он походил вокруг храма, заглянул внутрь. Вышел за ограду и сел на землю, прислонившись к тёплой, нагретой за день стене. Прижался затылком и закрыл глаза.
Наш немаленький и совсем несчастный мальчик ощутил, что там, за его спиной, стоит не просто обветшавшее от человеческой нелюбви здание, а что-то основательное, внутренне незыблемое, вечное. Невидимый контакт с этой Вечностью давал ему силы и покой. Он задремал.
В этом упокоении, в полудрёме он услышал вдруг стройное торжественное пение. Увидел благолепие храма, древнего старца, совсем седого и почти немощного, увидел себя, стоявшего у задней стенки и взирающего на происходящее. Мальчик не разбирал слов, не понимал смысла происходящего, не знал, как себя вести. Какие-то старушки обратили на него внимание, будто желая спросить: за что его сюда поставили, стали подталкивать его, чтобы он подошёл к старцу.
Юноша начал было оправдываться, что он не готов… он не знает… что он просто так, сам стоит… Но он уже шёл, поддавшись неземной силе, влекущей его к старцу, сквозь которого струился необычный свет. Он вдруг понял… почувствовал сердцем, что это свет Вечности, в которой укоренена эта церковь. В этот момент он также осознал: для того чтобы быть причастником этой Вечности, в нём, потерянном и никому не нужном юноше, должно умереть всё то, что несовместимо с Вечностью. Всё временное, наносное, всё неискреннее и самолюбивое. Даже потерянность и ненужность.
Он почувствовал у себя на лбу начертание креста и ощутил благодатный аромат святого елея.
Так умер один юноша, который жил на свете как мальчишка, считавший себя взрослым. Его мучили взрослые вопросы, которые он пытался разрешить. Но так и не разрешил, умер.
4
Жил на свете мальчик. Это был совсем взрослый мальчик, которого все считали солидным мужчиной. Жил он тихо и вполне счастливо. Тихо не потому, что жизнь его была гладкой и безоблачной, а оттого, что не зарождалось в его душе никаких бурь.
Он жил так, что всегда был не один. Занимался ли мальчик своей работой, гулял ли по лесу, копал ли огород своих приятелей или родственников, никогда не ощущал, что он один. В его душе всегда было какое-то или, скорее, чьё-то присутствие.
