Но если маленькая Струева оказалась такой благоразумной особой, Шура Августова далека была от мысли следовать ее примеру.
Со своей новой подругой Зюнгейкой Карач, раболепно исполнявшей все ее капризы и требования, как это делала когда-то Маня, Шура Августова давно уже бродила вокруг пруда, несмотря на строгое запрещение со стороны начальства ходить туда.
Прячась в кустах, за густо разросшимися гибкими ветвями, которые могли прекрасно служить надежной защитой от нежелательных взоров, Шура в сопровождении Зюнгейки, ни на шаг не отстававшей от нее, поглядывала жадными глазами на заветный уголок.
И не только самый пруд, как запрещенный плод, притягивал к себе Шуру. Ее еще больше привлекали ягоды рябины, соблазнительно алевшие среди осенней листвы.
— Ты слышала, что рассказывала Басланихина сестричка? — шепотом обратилась она с вопросом к Зюнгейке. — Слыхала? Сначала дождаться мороза. Пусть тронет ягоды. Когда сморщатся, тогда и снимать…
— Палками сбивать! — поправила ее Зюнгейка.
— Зачем палками? Можно руками.
— Как руками? — И глазки башкирки, узенькие, как щелки изумленно поднимаются на лицо Шуры.
— Очень просто. Влезть на дерево и потом снять.
— Да ведь дерево-то над прудом.
— Не все над прудом. Можно сидеть у самого ствола. А ветку с гроздьями притянуть к себе.
— А если увидят?..
— Никто не увидит. Скоро уйдут в класс. А мы можем остаться на несколько минут.
— А Аня?
— Что Аня? Какая Аня?
— Утопленница… Она нас из пруда глядеть будет. Ой, страшно! — И широкие плечи Зюнгейки невольно вздрагивают.
— Вот глупая! Ой и глупая же ты, Зюнгейка! Веришь во всякую ерунду. Да если бы и послушать тебя, так разве днем-то они, утопленницы, показываются что ли?
— А разве только ночью?
— Фу ты какая, не зли меня!
И Шура сердито топает ногою.
Боже, как сердит ее эта наивная, неразвитая дикарка! Как неинтересна ей, Шуре, эта Зюнгейка с ее ребяческими рассуждениями и как она искренно сожалеет о том времени, когда милая, умненькая Маня Струева, а не эта глупая Зюнгейка, была ее подругой!
Неожиданно раздается звонок, призывающий в классы, и изо всех углов сада по всем его аллейкам потянулись большие и маленькие пансионерки.
Вот последняя девичья фигурка поднимается по ступеням крыльца и исчезает за дверью.
Аллеи, недавно еще оживленные звуками голосов и молодым беспечным смехом, теперь снова погрузились в молчание. Сад опустел.
— Ну что же, идем, что ли?
Шура дергает за рукав Зюнгейку и указывает ей глазами на пруд.
— Идем, — после недолгого колебания соглашается та.
— А ты не боишься? — насмешливо усмехается она по адресу башкирки.
— Ну вот еще! Чего бояться? Зюнгейка ничего не боится. В черный погреб за кумысом одна под землю спускается. У нас, у отца в селении, у каждой избы такие черные погреба под землею роются. В них кумыс гонят и от жары сохраняют. И на лошади не хуже любого малайки (мальчишки) умею скакать по степи, — хвастливо говорит Зюнгейка, совершенно забывая, по-видимому, свои недавние страхи.
— Ну вот, а «идолища» испугалась?
— Не «идолища», а Анну-утопленницу… Я в «это» верю.
— Ерунда! Просто Басланихи трусишь. В примерные девочки, как Манечка наша, метишь попасть.
— Ничего не трушу. Никого не трушу. Грех тебе так Зюнгейку обижать.
— Ну так идем скорее раздобывать рябину. Ты умеешь по деревьям лазить, а?
— Еще бы? И по горам нашим лазила. У нас среди степи и горы есть. Хоть не высокие, да крутые… Так Зюнгейка по ним, как кошка, как кошка, карабкалась.
— Горы не дерево.
— И на дерево сумею. И на дерево тоже. Зюнгейка все умеет, где только ловкость, силу и проворство надо. — И маленькие глазки башкирки горделиво блеснули.
— Ну коли не боишься, идем!
Теперь обе девочки, взявшись за руки, мчатся к пруду. Небольшое озерко в пять сажень длины и в четыре ширины тихо дремлет под осенним солнцем. Деревья и прибрежные кусты роняют на его сонную поверхность опавшие мертвые листья. Отягощенные алыми гроздьями, ветки рябины отражаются в нем.
Шура кидает беглый взгляд на далекие окна пансиона. Слава богу, опасность не грозит с той стороны. Там все тихо, все спокойно. Вероятно, сейчас начнутся уроки. Все рассядутся по местам. Только места их, Шуры Августовой и Зюнгейки, окажутся пустыми. Что будет тогда? Надо поторопиться, однако. Надо скорее нарвать ягод и бежать в класс.
— Живее, Зюнгейка, живее!
Но башкирку не для чего было торопить. Она и так, с быстротой и ловкостью кошки, вскарабкалась на дерево и сидит сейчас на его толстом суку, повисшем над водою.
Ее сильная маленькая рука протягивается к ближайшим ало-красным кистям рябины. Готово — сорвано… Теперь другую, вон ту…
— Скорее, скорее, — стоя под деревом, говорит Шура, переминаясь с ноги на ногу от охватившего ее нетерпения.
Но Зюнгейка как будто и не слышит ее слов. Узкие глазки Карач странно блестят в эту минуту. Лицо, порозовевшее от свежего воздуха, поднято кверху. Душа дикой степнячки, казалось, встрепенулась в ней в этот миг.
Почуяв над собою небо и вокруг себя и под собою гибкие ветви дерева, Зюнгейка в это мгновение как бы слилась с природой. Ведь то же небо, такая же вода и такие же деревья, по которым она лазила с башкирскими малайками их селения, были и там, на ее милой родине, в далеких родных степях. Правда, попадались они редко.
И восторгом, иллюзией свободы повеяло на полудикую дочь степей. Исчезли стены пансиона. Вдали не виднелись уже большие фигуры гуляющих по саду классных дам и воспитанниц, нарушавших гармонию впечатления, и Зюнгейка совсем уже ярко представила себя на воле. Ее смуглое обветренное скуластое лицо сейчас улыбалось счастливой улыбкой, улыбались губы, улыбались монгольские узкие глазки. И, уже забыв о сборе рябины, сложив на груди маленькие смуглые руки, Зюнгейка мечтательно смотрела вдаль, наслаждаясь всеми фибрами существа своей временной свободой.
Ее настроение не могло ускользнуть от внимания Шуры.
— Зюнгейка! Да что с тобою? Ты там заснула, что ли? — нетерпеливо крикнула та.
— А? Что? Заснула? Нет, нет. Я не сплю… — вздрогнув от неожиданности и словно просыпаясь, отвечала девочка, но то же выражение затаенного восторга по-прежнему оставалось на ее лице.
Тогда Августова вышла, наконец, из себя.
— Глупая этакая, сумасшедшая Зюнгейка! Она, кажется, собирается увидеть там на дереве десятый сон… А тут того и гляди «идолище» хватится нас и сюда нагрянет. Ну как мне привести в себя эту глупую Карач?
