Жалоб у Кэтрин было мало. Разве что на пасмурные дни, ведь холод и сырость она не любила. Кроме того, Кэтрин действовала на нервы Эдит Берг, которая так понравилась ей в первые дни в Париже. Она оказалась «тираном и жуткой эгоисткой. Мы будем рады, когда она уедет». Но если судить по письмам Кэтрин, то, хотя Эдит Берг осталась, жалоб на нее больше не было.
Прибывало все больше корреспондентов, снималось все больше фотографий, и все больше материалов появлялось в «Фигаро», «Геральд де Пари», «Дейли мейл», «Нью-Йорк таймс» и в газетах в Огайо. В одной из статей, отправленных корреспондентом агентства «Юнайтед пресс», рассказывалось о лейтенанте французской армии, который якобы обвинил Уилбура в своем разводе. История была сфабрикована от начала до конца, и ни одна французская газета ее не напечатала, однако в Дейтоне она на короткое время стала небольшой сенсацией. Уилбур написал гневное опровержение. Семья и друзья в Дейтоне встали на его защиту, заявив, что он не такой человек.
Приехав в Париж в январе, Орвилл заявил репортерам, что, учитывая состояние его здоровья, с его стороны было бы неразумно нагружать себя. В По он в основном стоял и наблюдал, а говорил мало. В котелке, отутюженном костюме, начищенных до блеска ботинках и с тросточкой в руках его можно было принять за еще одного европейского аристократа.
Автор из журнала «Флайер» Массак Бюист был удивлен маленьким ростом Орвилла и тем, насколько оба брата отличаются от того, что он ожидал увидеть, ориентируясь на материалы в прессе. «Я никогда не видел их молчаливыми, или резкими, или замкнутыми. Они вовсе не обладали какими-то подобными ярко выраженными качествами, во что меня побуждали поверить». Вспоминая выражение, которое приписывали Уилбуру («Если бы я много говорил, я был бы похож на попугая – птицу, которая говорит без умолку, а летает мало»), Бюист написал, что в течение дня Уилбур говорил столько же, сколько большинство других людей. Различие заключалось лишь в том, что его слова всегда были по делу.
Чем молчаливее был Орвилл, тем больше разговаривала Кэтрин – и всегда с успехом. Она стала настоящей знаменитостью. Она нравилась прессе. «У повелителей аэроплана, этих двух талантливых и бесстрашных дейтонцев, которые перемещаются по Европе при самом пристальном внимании публики, есть молчаливая спутница», – говорилось в одной статье. Но она больше не была молчаливой, и репортерам нравилась общительность и простота жительницы американского Среднего Запада.
Некоторые материалы о Кэтрин были очень далеки от действительности. О ней писали, что она гений математики и превосходит в этом даже собственных братьев и что именно она финансирует их пребывание в Европе. Однако чаще в статьях выражалось запоздалое общественное признание главной «опоры» братьев в их усилиях: «Кто вселял в них новую надежду, когда они начинали думать, что проблема [полета] неразрешима?.. Кто ухаживал за Орвиллом и вернул ему силы и здоровье, когда доктора фактически отказались лечить его после роковой катастрофы в прошлом сентябре?»
А один корреспондент написал, что, «подобно большинству американских девушек, сестра авиаторов всегда имеет собственное мнение обо всем».
Свой первый полет в По Уилбур совершил 3 февраля, и начиная с этого дня он стал настоящей звездой. Как гласил один газетный заголовок, весь По был «в предвкушении».
Почти каждый день, кроме воскресенья, плотный поток элегантных экипажей и автомобилей устремлялся в направлении летного поля, чтобы увидеть широко распахнутые ворота огромного красного ангара, из которого выкатывали «Флайер». На тот момент самолету было уже четыре года. Он был изношен и потрепан, полотно испачкано и разорвано, в заплатах и следах от гвоздей. Уилбур обследовал его сверху донизу с обычной тщательностью, с масленкой в руке, в карманах бечевка, отвертка, ключ. В одном месте он подтягивал расчалку, в другом затягивал болт и никогда не торопился. Затем, когда его, наконец, все устраивало, он взлетал «прямо в небо, поворачивал, летал вверх и вниз, грациозный, демонстрируя великолепное мастерство авиатора». На одну-две секунды самолет зависал на фоне линии заснеженных Пиренеев, «создавая неописуемо прекрасную картину».
Одной из проблем, с которыми приходилось бороться Уилбуру, были многочисленные кочки размером со шляпу-котелок на летном поле. Они очень затрудняли взлет. Кто-то предложил разровнять поле лопатами. Как раз этим Уилбур и Орвилл занимались, готовясь к первым испытательным полетам в Хаффман-Прейри. Однако Уилбур считал, что сейчас может обойтись без этого. «Если мы должны будем менять лицо земли еще до того, как сможем летать, – отреагировал он, – то нам лучше отказаться от проекта». Таков был образ мыслей этого человека, отметил один из присутствовавших. «Он никогда не искал легких путей».
Больше всего времени Уилбур посвящал обучению графа де Ламбера и еще одного из французских авиаторов, Поля Тиссандье, подготовка которого предусматривалась контрактом. Как и де Ламбер, Тиссандье был богатым аристократом. Прежде чем прийти в авиацию, он занимался автомобильными гонками. Третьего ученика звали Поль Люка-Жирарвиль. Он был капитаном французской армии. Их них троих лучшим пилотом и любимцем Уилбура был де Ламбер.
Ни в одном из своих полетов в Пон-Лоне Уилбур не пытался устанавливать новые рекорды, поэтому вместе с ним в воздух поднимались десятки пассажиров, включая Кэтрин. Она полетела при большом стечении народа 15 февраля, когда уже начинало темнеть. Это был ее первый полет. Францию накрыла волна холода. («Южная солнечная Франция – это обман и западня», – рассказывала Кэтрин отцу.) Но все это было забыто, когда Уилбур наконец пригласил ее полететь вместе с ним.
Больше всего Кэтрин удивило, насколько плавно они передвигаются по воздуху и как легко она может различать лица внизу. Она думала, что они летят на высоте около 9 метров, но позже узнала, что высота полета составляла 18 метров при скорости 67 километров в час. Ею овладела абсолютная безмятежность, и она вовсе забыла о холоде. Полет продолжался 7 минут. Чтобы продемонстрировать Кэтрин легкость, с которой он управляет машиной, Уилбур сделал несколько резких виражей, но она не испытала никаких неприятных ощущений и не проявила ни малейших признаков страха.
Когда после полета Кэтрин спросили, ощущала ли она себя птицей, паря в воздухе вместе с братом, она ответила: «Я не знаю точно, что чувствует птица. Я полагаю, что птицы поют, потому что они счастливы. Я пела, я знаю это, и я действительно очень счастлива. Но, подобно птицам, лучше всего я пела после завершения полета».
До сих пор Уилбур совершал пять-шесть полетов с пассажирами в день. Кого брать с собой в воздух, он решал только сам, и, хотя многие считали, что он берет плату за такую редкую привилегию, и были готовы платить, причем хорошо, он не брал денег, и это производило впечатление.
Когда лорд Нортклифф сказал одному богатому американцу из Филадельфии, что только Уилбур решает, кто полетит с ним, этот человек ответил: «О, мне кажется, это можно будет уладить».
