– Да, этот совсем другой! Хорош! Хорош! – раскусывая сладкую ягодку, кивнул Вожатый. – Ты тоже бери, угощайся!
Доктор положил себе целую гроздь и стал по одной виноградине кушать.
– Что завтра делать будем? – поедая «дамский пальчик», поинтересовался он. – Завтра же праздник?
– Отдыхать будем, – отмахнулся Вожатый, – а праздник и без нас отгуляют. Идем-ка лучше спать! Смотри, уже ночь на дворе.
– Спокойной ночи! – вставая, поклонился Доктор и нараспев добавил: – Утро вечера мудренее.
– Мудре-не-е-е! – поднимаясь, передразнил Вожатый. И напоследок бросил: – Пока!
К праздникам, а их в году было целых пять: Чистый день, так в народе называли День Рождения Вожатого; Всемирный День Молодежи, который был приурочен ко Дню появления на свет Дорогого Сына, и никто не мог толком объяснить, почему этот праздник называли еще и «всемирным»; потом справляли долгожданный Новый год, который, как ни удивительно, продолжали повсеместно бурно отмечать, затем – Праздник Великой Победы, когда восставшее население, под руководством Вожатого, скинуло прогнивший режим и провозгласило Республику, а теперь и новый праздник добавился – День Совести. Смысл этого праздника заключался в том, что люди друг другу должны были все, как на духу, рассказывать, вроде исповеди, и потом, расцеловываясь, всем все прощать. Замечательный праздник! Кроме праздников у граждан было четыре выходных дня: весной, летом, зимой и осенью, строго, как записано в Конституции. В праздники и выходные никто на работу не приходил, все отдыхали и радовались.
28
Доктор был маленький, хилый, казалось, его можно взглядом убить, голос тоненький, как у птенчика. С таким здоровьем к горлу душить не бросишься, поэтому и живет при Вожатом, поэтому допущен. Он был специалистом по уничтожению. Придумывал разные комбинации-многоходовки, после которых на земле становилось меньше людей.
«Надо дать им побольше воздуха!» – как образно выражался Вожатый, отдавая омерзительные приказы.
Доктор был убийца и мыслитель. Тень всего самого страшного, непредсказуемого, черного, как копоть от подожженной резины. Его холодные глаза никогда не улыбались. В заношенном портфеле Доктор носил коробку с ядом. Когда-то эту коробку он позаимствовал у заведующего кафедрой органической химии в медицинском университете, стянув из ящика профессорского стола, потом потихоньку стал этим сокровищем пользоваться, испытывать. Позже яды пригодились по-настоящему, из-за них-то Доктор и загремел в тюрягу. В битком набитой тюремной камере Доктор познакомился с Вожатым, их нары стояли рядом. Среди уголовников Вожатый пользовался непререкаемым авторитетом, неизвестно почему, видимо, из-за силы своего взрывного характера, не терпящего пререканий, природного ума и красноречия, которым Он мог ошеломить любого. Вожатый вступился за хилого докторишку, не дал в обиду, стал опекать. С тех пор они неразлучны. С виду могло показаться, что эти двое близкие друзья, ходят вместе, обедают за одним столом. Все чинно, благообразно, за исключением одного: у Вожатого никогда не было друзей и никогда не будет. Несмотря на такие особые отношения, Доктору запрещалось покидать спрятанный в сосновом лесу президентский дворец. Кованые ворота резиденции распахивались для него лишь тогда, когда он сопровождал Вожатого, сидя на бархатистом сиденье «Чайки». Доктор много работал, вынашивая чудовищные замыслы, которые иногда не нравились даже Ему.
– Мы же гуманисты! – вскидывая обе руки, восклицал Вожатый. – Ты что, очумел? А люди? А общественное мнение? Такие дела надо делать тихо, чтобы комар носа не подточил!
На подхвате держали Фадеева, скорого в грязных разборках. И все бы ничего, но однажды Доктор потерял аппетит, перестал спать, ходил, нервно теребя волосы, отказался творчески мыслить.
– Что это с ним? Не заболел ли? – забеспокоился Вожатый.
– Не знаю, – пожал плечами Редактор.
На всякий случай пришлось припрятать смертоносную коробку с ядами, а то чем черт не шутит! Скоро выяснилось самое неприятное – Доктор изнывал по обворожительной Наталье Сергеевне!
– Что в голову себе втемяшил, умник?!
У нас прямо руки опустились. Чего теперь с ним делать? Вожатый даже опешил:
– Лет-то ему уже за шестьдесят, а он, ну прямо как школьник желторотый, ебальником хлопает!
Чтобы Доктор вообще перестал реагировать на женщин, по приказу Вожатого ему отрезали мужское достоинство. Под истошные вопли несчастного член по-зверски отпилили прямо в соседней комнате, а потом повезли зашивать в ближайшую сельскую больницу. Это был единственный случай, когда Доктор без сопровождения Вожатого покинул мраморный особняк.
– Не жалко вам? – поинтересовался Фадеев.
– Пусть лучше о стране думает, а не о том, что между ног болтается! И как это богатство использовать! – огрызнулся Вожатый.
С митрополитом, который все-таки добрался до холеной ручки Натальи Сергеевны и слюняво облобызал, обошлись гораздо хуже. Насмерть забили палками, во дворе, прямо перед Георгиевским монастырем. Ребята Фадеева молотили так, что превратили церковника в отбивную котлету. Жирный фарш потом алчно пожирали одичавшие уличные псы.
«Бессмертный подвиг! Митрополит принял удар антихриста!» – заглавными буквами пропечатала Государственная Газета.
– Не допустил дьявола! Спасены, спасены! – голосили слезливые бабки.
На улице накрапывал дождик.
29
Младший постоянно пропадал с музами в Архангельском и редко появлялся на людях. Не всякий кремлевский прием видел Дорогого Сына рядом с Отцом.
– Не часто сопляка на партийных форумах встретишь! – ворчали седовласые начальники и на следующий же день получали казенное предписание «на Поселение».
– Ту-ту, ребята! Счастливого пути! – лыбились органавты.
Но больше всего соратников раздражала она – раскрасавица Наталья Сергеевна. Пол-Москвы закрывали, если королева решала выезжать. Тысячи оленьих упряжек распихивали по переулкам. Санки с людьми часами простаивали под дождем или на морозе, ожидая проезда кортежа, окруженного несметной охраной.
– А кто она – потаскуха! – завистливо шипели вслед.
– Сколько партийных колец можно изготовить из ювелирных украшений этой особы!
На мизинце левой руки каждый член Партии носил неброское серебряное колечко. Наградами Партии, квадратными перстнями из белого, желтого и черного золота, с камнями и без камней, отмечали самых достойных.
– На Монетном дворе золота в обрез, а Наташка драгоценностями переливается! – в кулуарах охали жополизы.
Стоимости многокаратных бриллиантов, сапфиров, изумрудов, рубинов, украшающих стройные округлости, позавидовал бы Персидский падишах, таким небесным сиянием блистала удивительная Наталья Сергеевна.
– Погоди, доберемся до тебя, сучка! – пожирали глазами предатели, а она в ответ лишь бесхитростно улыбалась и, вежливо кивая, проходила мимо.
