– Насчёт старика ты давай полегче, – потребовал седой генерал. – Он мой ровестник. И не убили, а застрелили при попытке к бегству. Так бывает. А ты, значит, у нас чистоплюй?
Салтаханов промолчал.
– Тогда скажи мне, дорогой чистоплюй, – Псурцев смачно выговаривал это слово. – Что было бы, если бы профессор всё-таки ушёл? Как ты думаешь? Может быть, он бы вернулся домой, принял душ, переоделся и поскакал на свой семинар? И думать забыл бы о бункере, о тебе, об остальных? Так, по-твоему? Или он всё же стал бы трезвонить по всей округе, как ты его похитил и как вы проводили время? Арцишев – человек известный, мировая знаменитость, связи ого-го, да ещё на таком адреналине после побега… И что бы тогда с тобой было? А с нашей работой со всей, на которую столько времени, сил и средств угрохано? Какой шорох бы кругом пошёл, об этом ты подумал, нет?
– Профессора ему жалко, – возмущённо пробурчал Псурцев, поднялся и зашагал по туркменскому ковру. – Ты лучше спасибо скажи, что на Одинцова не нарвался! Что в автобусе тебя не было. А побежал бы туда – точно залетел бы под раздачу. С Одинцовым трое наших ехали, двоих до сих пор откачивают. Скажи ребятам спасибо, что ещё легко отделался.
Генерал остановился перед Салтахановым и снова окинул его взглядом:
– Да, расписали они тебя под хохлому, как яичко пасхальное… Болит?
– Болит.
– А у меня за тебя душа болит. Машина разбита, морда лица разбита… Сам как дальше жить думаешь?
– Я их найду, – сказал Салтаханов.
– Это правильно. Конечно, найдёшь, – согласился Псурцев. – Только сначала в порядок себя приведи. Фингал этот, рёбра… Куда тебя такого к людям пускать? Даю три дня. Полная отключка, сон, процедуры, и чтоб через три дня – как огурчик! Начальство уже в курсе. Насчёт машины тоже что-нибудь придумаем, не грусти. У тебя какая была?
– БМВ.
– Ну, БМВ не обещаю… Погоди-ка. Чего тут думать? Одинцова машину ты же изъял? Изъял. Она во дворе стоит. Заберёшь ключи – и катайся на здоровье, пока Одинцов не объявится. Ещё вопросы?
Проводив Салтаханова, генерал запер дверь и крикнул в дальний конец кабинета:
– Кофе будете?
Книжный шкаф за рабочим столом сдвинулся в сторону и открыл проход. Из потайной комнаты появился Иерофант, натягивая пониже капюшон куртки. Он медленно прошёл через весь кабинет и опустился в кресло, где только что сидел Псурцев.
– Кофе буду, – сказал он. – Кофе у вас изумительный, нигде такого не пил… Вы парня этого не хотите заменить, пока не поздно?
– Салтаханова? Не хочу… – Генерал позвонил в приёмную, распорядился насчёт кофе и спросил:
– А чем он вам так не нравится? Толковый офицер, все эти дни работал на отлично.
– Вы же сами сказали, что он слишком жалеет профессора, – заметил Иерофант.
– А вы не жалеете? – Псурцев задумчиво посмотрел на него. – Безоружный пожилой чудак, четыре пули в спину…
– Не жалею. Всё, как мы с вами договаривались. Профессор выполнил свою функцию, и надобность в нём отпала.
– Прямо Шекспир, – усмехнулся генерал. – Мавр сделал своё дело, мавр может уходить.
– Это не Шекспир, это Шиллер, – сухо поправил Иерофант. – Но тоже классика.
Уязвлённый Псурцев развёл руками:
– Вы страшный человек! Знаете всё на свете, жизнями людскими готовы запросто распоряжаться…
– Уж не страшнее вас, – в тон ответил розенкрейцер. – Меня из людей интересуют единицы, остальные мне просто безразличны. А вы ко всем норовите в душу и в мозги забраться… Не надо на меня так смотреть. Откровенность за откровенность. Сами за язык потянули.
– Салтаханова я менять не стану, – проглотив обиду, рубанул генерал. – Это решено. Чтобы на его место другого ввести, надо недели две потратить, а вы говорили, что за три дня управитесь. Так?
– Думаю, даже быстрее. Хотя подстраховка не помешает.
Раздался стук в дверь, и Псурцев пошёл открывать.
– Подстраховка – это моя забота, – бросил он Иерофанту через плечо.
Генерал не впустил помощницу, у входа забрал у неё серебряный афганский кофейник, снова запер дверь и сам налил кофе в чашки.
Розенкрейцер напрасно упомянул о подстраховке. Люди Псурцева не нуждались в объяснении, что такое оперативно-разыскные мероприятия. Академики прочёсывали район, где сбежала троица. На контроль были взяты телефонные номера, по которым беглецы могли выйти на связь, адреса знакомых и прочие места, где они могли появиться. Службы заказа такси получили ориентировку на всю троицу и отдельно на высокую темнокожую женщину модельной внешности: мало ли что удумает Одинцов, чтобы сбить с толку преследователей.
Всё должно было выглядеть натурально: и побег, и поиски. Потому что Одинцову сознательно дали шанс, и он им воспользовался. Но знали об этом только Иерофант и Псурцев. Розенкрейцер предложил и обосновал идею, а генерал её воплотил. Если бы Одинцов не попытался бежать или если бы побег не удался – группу предстояло вернуть в бункер, и на этот случай тоже существовал план. Хотя генерал не сомневался в намерениях Одинцова и в его боевых качествах. Зато в том, что при побеге удастся аккуратно ликвидировать профессора, Псурцев был далеко не уверен.
Генерал постарался просчитать, где и как решит уходить Одинцов. Понятно, что заложников он не бросит и прихватит с собой, – значит заварушка случится в автобусе по пути с кладбища. Подробно договориться о чём-то с приятелями у Одинцова не будет возможности. Наверняка они всё равно как-то помогут, но основную работу он проделает сам.
Псурцев чуть ослабил охрану, подставил конвоиров и рискнул самыми опытными сотрудниками, которым едва не помешал Салтаханов. Профессор должен был умереть. Если бы он не выскочил наружу – один или с остальными, – его предстояло расстрелять прямо в автобусе, а Одинцов не оставил бы в живых стрелка, оказавшегося в пределах досягаемости.
Намудрили генерал с Иерофантом крепко. Риск был высок, однако ставка в игре, которую они затеяли, – ещё выше. Поэтому решили гибелью профессора подстегнуть беглецов, обозначить серьёзность их положения и заставить мобилизовать все ресурсы. Главное – троица получила свободу, на чём настаивал розенкрейцер. В его представлении такая перемена давала новый толчок поискам Ковчега: теперь у компании нелегалов просто не оставалось другого выхода, кроме как найти реликвию. Но что они предпримут и куда, в какую сторону бросятся за помощью…
Именно это больше всего волновало Псурцева – хотя Иерофант уверял, что как раз это легче всего просчитать.
– Три дня максимум, – повторил он, допивая кофе. – Я думаю, что возьму всю компанию под контроль гораздо раньше. Лишь бы ваши люди случайно дров не наломали.
– Мои не наломают, – успокоил Псурцев. – Три дня, говорите… А дальше? Сколько ещё они провозятся? Хотя бы приблизительно.
