– Но… зачем? – прохрипел Томас, спрашивая скорее самого себя, чем паука, застывшего в кресле. – Это бессмысленно… Нет никаких знаков, указывающих на существование оазиса или Дерева. Все точно так же, как было все прошлые годы… Почему сейчас?
– Ты слишком туп для будущего Вожака, Томас, – поморщился старик. – Этот год был неурожайным, грибные ямы оскудели, свежих источников воды не посчастливилось найти, дома ветшают, а для постройки новых у нас нет прочного камня – и люди начинают говорить, Томас. А людям не пристало рассуждать, они должны работать и верить в своего Правителя. А для этого им нужна надежда. На Возрождение например… Эта идея ничем не хуже прочих. – Он пожал плечами.
– Я не буду в этом участвовать… Это ложь! – Томас сжал кулаки. – Люди станут работать на пустые мечты, медальоны потратятся на обреченных Вестников! Я не буду помогать обмануть всех…
– А куда ты денешься, мой милый? – склонив голову, Правитель посмотрел на него водянистыми глазами. – Ты уже обманул их, ты уже разжег пламя надежды… Они уже тебя не простят. А твоя жена? Она захлебнется собственной кровью, зная, что ты лжец! О, я позабочусь, чтобы она узнала… А ребенок? Ты знаешь, какие дети рождаются у больных кашлем? После таких доз лечебных снадобий, к тому же? Знаешь? А?
Томас пошатнулся.
– Но Фета… – прошептал он.
– Старуха желает спасти твою крылатую девку. Да и откуда ей знать о последствиях? Раньше никого не лечили такими порциями отваров. – Старик разразился довольным смехом, похожим на карканье старого ворона из сказок той самой Феты, которая в это мгновение, наверное, поила Анабель снадобьем, отравляющим не родившегося еще ребенка. – Мальчик, чем быстрее ты поймешь, что ты мой, весь, от проклятых крыльев, которыми вы все так гордитесь, до твоего лживого, трусливого сердечка и требухи, тем будет лучше для всех.
Правитель откинулся в кресле и перевел взгляд на окно.
– Иди. – Он слабо махнул рукой в сторону двери. – Завтра будет долгий день. Очень долгий.
Не видя ничего вокруг, Томас вышел из покоев старика; земля медленно раскачивалась под ним, первый раз в жизни Крылатый почувствовал себя загнанным в угол опасным зверем.
«Надо было убить его, – вдруг отчетливо понял Томас. – Наброситься и сжать горло, сломать шею, размозжить плешивую голову об стену».
Он повернулся к двери, но к ней уже подходили вооруженные тяжелыми арбалетами воины местного ополчения.
– Здравствуй, Том, – дружелюбно кивнул ему один из них, смутно знакомый по давней попойке у общего костра. – Отличная речь была! Я бы сам пошел в Вестники, да, боюсь, староват. А ты великое дело творишь!
Томас попытался расслышать в голосе ополченца насмешку, но голубоглазый мужчина улыбался ему восхищенно и искренне.
– А чего вы здесь? – решился спросить Крылатый.
– Да вот, Правитель приказал теперь нести караул у его дверей, мол, завтра большое событие намечается – да ты, небось, знаешь. – Воин кивнул и тут же подобрался.
Из дверей выглянул старик, осмотрел прибывших ополченцев и одобрительно улыбнулся.
– Закон гласит, что теперь мне нужна охрана… Глупости, конечно, но правила есть правила, правда, Томас? – проговорил Правитель, не сводя с Крылатого ядовитых глаз, а потом скрылся в темноте покоев.
Томас попятился, уже не слушая охранника. Он понимал, что упустил единственный шанс освободиться от гнета. Многие годы это понимание будет мучить его, мешая заснуть, крутясь в голове подобно клубку, обвиваясь и сдавливая шею.
Томас так бы и стоял под удивленными взглядами ополченцев, если бы его вдруг не потянули за рукав. Медленно обернувшись, он увидел Кима, бледного и испуганного.
– Что? – злобно выдавил из себя Томас. – Пришел плюнуть мне в лицо?
– Том… – прошептал мальчишка, отводя глаза. – Там… Там… Анабель.
Но Томас его уже не слышал, он бежал изо всех сил к дому, понимая, что опоздал.
Глава 19
Возле дома, покинутого всего час назад, было пусто. Никто не толпился у окон, не стоял во дворике, где Крылатая выращивала жалкие пучки бесполезных трав, радуясь им, как великому дару жизни. Мимо сновали люди, не останавливаясь у дома, но поглядывая на него с сочувствием и плохо скрываемым любопытством. Так смотрят на чужое горе даже самые добрые сердца, будто это заложено в каждом, как умение дышать, не задумываясь.
Настежь распахнутая дверь страшно испугала Томаса, его накрыла волна безумного ужаса. Он застыл, не доходя до порога пары шагов, и просто стоял, пошатываясь, силясь разглядеть в темноте комнаты хоть что-нибудь.
Крылатый явственно слышал, что там ходили люди, шумели чем-то, переливали воду в плошках и говорили вполголоса. А потом сгустившийся воздух разорвал детский плач, пронзительный, страшный. И этот крик вывел Томаса из оцепенения. Не раздумывая больше, Крылатый решительно зашел в дом.
Комната пропахла кровью. Томаса сразу замутило, мир закружился перед глазами, и Крылатый схватился рукой за дверной косяк, чтобы не упасть. Вокруг широкой кровати, на которой он провел счастливейшие часы своей жизни, валялись окровавленные тряпки. Какие-то женщины суетились у стола, заворачивая в чистую ткань вопящий розовый и влажный комок живой плоти. Томас покосился в их сторону, но сразу отвел взгляд.
Ставшая за прошедший час еще тоньше и прозрачнее, на кровати лежала Анабель. Ее глаза были плотно закрыты, на раскрасневшихся щеках засохли следы слез, но она дышала. Грудь вздымалась толчками и резко опадала с пронзительным хрипом.
Не чувствуя ничего, кроме невероятной радости от звука этого дыхания, Томас подскочил к жене, сжал в ладонях ее влажную безжизненную руку. Анабель, не открывая глаз, повернула к нему голову, но не нашла в себе сил посмотреть на мужа.
Женщины, занимавшиеся ребенком, наконец заметили Томаса, и в комнате воцарилась звенящая тишина. Даже младенец перестал верещать, только слабо постанывал.
Наконец Фета медленно подошла к Томасу, прижимая к груди запеленутого ребенка. Она опустила его на кровать рядом с Анабель, сама положила на него безжизненную руку роженицы и кивнула застывшему Крылатому.
Анабель приоткрыла глаза, взгляд ее блуждал по комнате, не различая ничего, кроме смутных теней, но под рукой она чувствовала теплый комочек.
– Девочка? – чуть слышно выдохнула она.
– Девка! – ответила Фета и помогла женщине приподняться, но та все равно завалилась набок. – Красивая девка, все, как ты говорила, милая: и ножки, и ручки, и пяточки, и кудри! Ах, какие у нее кудряшки!
Старуха все говорила и говорила, и крупные слезы текли по морщинистому лицу.
– Томас, – чуть слышно произнесла Анабель. – Ты ее видел?
Этот хриплый шепот привел его в себя; сдавленно всхлипнув, он рухнул на колени перед кроватью и потянулся к любимой, желая обнять ее плечи, но Анабель оттолкнула его руки, внутри нее уже зарождался страшный приступ кашля, готового разорвать ссохшиеся легкие.
