– А ты все сделал? – промурлыкала Анабель, вытягиваясь под его ладонью. – Завершил все дела, все, что смог?
Она медленно приподнялась на локтях и нависла над ним, игриво посматривая зелеными глазами. Томас прикусил упавший ему на лицо каштановый локон.
– Я сделал все, что мог, милая, – честно ответил он. – Я отомстил за девчонку, я почти нашел Дерево… Я сделал все, что у меня получилось, и я так старался…
Анабель продолжала его разглядывать.
– А ты уверен, что это была твоя девчонка?
Томас хотел отмахнуться, прижать сонное тело жены к себе, занять ее губы кое-чем поинтереснее пустых разговоров – но Анабель, комната и Юли уже исчезли. Вокруг была просыпающаяся пустыня.
Слабость усугублялась; ругаясь сквозь зубы, Томас перевернулся на живот и попробовал встать. Ноги не болели, не покрывались язвами, не кровоточили, они просто не слушались его, казалось, их вовсе не существовало. Томас похлопал себя по колену, почувствовал ладонью грубую ткань штанины, но прикосновение руки он не ощутил. На мгновение замерев, он покачал головой и пополз, подтягивая безжизненные ноги, к окровавленной фигуре на песке.
Сонный покой, разливавшийся внутри, лишал его движения четкости. Томасу было так тепло, он ощущал такую расслабленность, что ему хотелось просто уснуть, чтобы вернуться в комнату, к Анабель и дочери. Но пытливый взгляд зеленых глаз не позволял ему этого.
– Увижу, что это девчонка, и все. Прогнать меня еще раз у тебя не выйдет, милая… – шептал Томас, подползая к темному пятну крови на песке.
Тело лежало ничком, руки были раскинуты в стороны, ноги – чуть поджаты. Томас потянулся, взялся, морщась от прикосновения к запекшейся крови, за темную ткань, которой варвары накрыли добычу, и отдернул ее.
Крылатый был уверен, что увидит хрупкую фигуру в куртке Братства, длинные русые волосы, изящные руки с тонкими пальцами, узкие плечи. Он уже содрогался от этой картины, но был к ней готов.
Когда ткань соскользнула с обнаженной спины лежащего, Томас уронил голову на руки и засмеялся.
Накидка скрывала под собой юные, но без сомнения мужские плечи, на окоченевшей коже выделялась вязь татуировок и виднелось несколько шрамов.
– Ты как всегда права, милая, – со смехом проговорил Томас, поднимая лицо к небу. – Кажется, я немного здесь задержусь.
* * *
Девочка отказывалась от еды, морщила розовое личико, отворачивалась от груди кормилицы, извиваясь в ее руках. Она то заходилась в крике, то мелко кашляла, то замолкала, равнодушно смотря на все серыми глазками.
Три бесконечно долгих дня Юли смирно сопела в своей колыбельке, тянулась ручками к отцу и плакала каждый раз, когда Томас отходил от кровати, все еще пахнувшей кровью.
Похороны запомнились ему смутно.
Когда Томас вошел в комнату, где лежало подготовленное к погребению тело Анабель, Томас в первое мгновение не узнал жену. Она была отмечена какой-то чужой, холодной красотой. Чистое, без следов крови, пота и слез лицо выражало строгое спокойствие, волосы красивыми волнами лежали на груди. Женщины обрядили ее в темное платье, которое при жизни Анабель почти не носила, говоря, что сама себя в нем не узнает.
Вот и Томас не мог узнать родной образ в этой строгой женщине. Оказалось, что все любимое им в жене было самой жизнью, порывом и движением, а теперь этого не стало.
Крылатый подошел к телу, осторожно поправил вьющуюся прядь у щеки и поцеловал жену в холодный лоб, толком не понимая, что делает.
Это была не она, не его Анабель.
– Я попрощался с тобой, стоя в дверях нашего дома, ты спала и была такой красивой… Ты всегда будешь именно такой для меня, милая, – прошептал он, в последний раз проводя пальцами по спокойному лицу жены. – Я позабочусь о дочке, но ты все равно следи за нами, Крылатая…
Потом было много слов, слез и громких всхлипов. Люди что-то говорили, подходя к Томасу, замершему в углу, обнимали его, хлопали по спине. Женщины целовали его в щеку, украдкой смахивая слезы. А он прижимал к себе теплый сверток, иногда дотрагиваясь губами до кудрявой макушки дочери, и смотрел в пустоту, не веря, что это происходит с ними.
Когда тело Анабель вспыхнуло на погребальном костре в свете заходящего солнца, Томас зажмурился, считая про себя до пяти. Маленькая Юли строго смотрела на него, дергая ручкой отцовский медальон.
Старая Фета подошла к ним, встала рядом, пряча слезы в глубоких морщинах.
– Ну, отмучилась, голубушка, вот и хорошо, – проговорила она, не глядя на Томаса. – Ты иди, тебя там Братья твои ждут, а девчонку-то мне отдай, мы ее покормим да убаюкаем. Незачем тебе сейчас с ней…
Фета забрала из рук Томаса живой сверток и быстро пошла в сторону домов, а Крылатый двинулся к Братьям.
Они долго пили у костра, почти не разговаривая, просто глядя с прищуром на огонь в той самой правильной мужской тишине, что врачует раны лучше любого задушевного разговора.
Томас делал большие глотки грибной настойки, вспоминая, как они сидели так с Анабель до утра, травя байки, бок о бок, чувствуя тепло тел друг друга, как он укрывал ее своей курткой, а она поглядывала на него из-за широкого ворота, с наслаждением вдыхая запах его кожи, пропитавший подкладку, как они вставали на рассвете, шли в сторону дома, переплетаясь пальцами, и начинали целоваться уже на середине пути.
Погрузившись в воспоминания, Томас и не заметил, что все Братья постепенно разошлись, ободряюще хлопая его по плечу на прощание. У костра остался только Хэнк. Он закинул крепкие руки за голову, сцепив пальцы замком, и смотрел на Томаса своими прозрачными глазами.
– Ну, как ты? – наконец спросил он, тяжело поднимаясь и подходя к нему. – Еще не понял, наверное?
Томас кивнул.
– Нам всем будет ее не хватать, – со вздохом проговорил Вожак, усаживаясь рядом. – Она была… как утреннее солнце. Которое не палит немыслимым жаром, а согревает озябшие кости после ночевки. Жаль, что так вышло…
Томас еще раз кивнул, сглатывая вставший в горле ком.
– Но я не об этом хотел поговорить, Том. Ты уж прости, что так не вовремя, но старик не станет ждать.
Крылатый поднял глаза, с трудом вспоминая Правителя, его приказы и слова о грядущей второй ступени. Сейчас все это было так далеко, так не важно, незначительно.
– Я знаю, что он вызвал тебя. Знаю, что он усилил охрану и приказал набрать добровольцев в Вестники. Но скажи мне, Том, – Вожак приблизил свое широкое лицо к отпрянувшему Томасу, – есть ли хоть один, пусть маленький, несущественный, пусть самый спорный и случайный, но признак того, что где-то в пустыне сокрыта живая земля и оазис?
Томас задержал дыхание, еще раз взглянул на огонь, вспоминая, как тело Анабель совсем недавно объяли такие же языки пламени, и не смог солгать. Он медленно покачал головой.
