Через несколько дней я поговорил с директором «Мотылька» по телефону и остался в недоумении: с какой стати мне рассказывать людям о своей жизни? И с какой стати кто-то присвоил себе право указывать, о чем именно я должен рассказать?
Короче, я понял, что такое «Мотылек», только в день мероприятия, когда пришел на прогон и познакомился с Эдгаром Оливером.
Эдгар был одним из тех, кому тем вечером предстояло выступить со своей историей. Его история есть в этой книге. Вы ее не пропустите – но вы не почувствуете всей доброты и открытости Эдгара, как это можно ощутить только лицом к лицу. Вы не услышите его замечательного акцента – с таким акцентом мог бы играть Шекспира какой-нибудь трансильванский вампир, терзаемый страхом сцены. Вы не увидите изящных жестов, которыми он как будто пояснял и комментировал все, о чем говорил, – от южной готики до нью-йоркской светской хроники. Я посмотрел, как Эдгар выступает со своей историей на прогоне (позже, на сцене, он умудрился сократить выступление на десять минут, и мне показалось, будто я слышу его рассказ впервые), и понял, что и вправду хочу в этом участвовать. И я тоже рассказал свою историю (о том, как в пятнадцать лет я ждал родителей на Ливерпульском вокзале, а они так и не приехали), и люди слушали меня, и то смеялись, то морщились, а когда я, наконец, умолк, зааплодировали. Я словно прошел сквозь огонь и угодил прямиком в дружеские объятия: я почувствовал, что меня принимают и любят.
Каким-то непонятным образом, сам того не желая, я вошел в семью «Мотылька».
Я подписался на подкаст «Мотылек», и с тех пор каждую неделю кто-нибудь рассказывал мне правдивую историю из своей жизни. И каждая такая история, пусть даже совсем чуть-чуть, но все-таки меняла мою собственную жизнь.
А несколько лет спустя я в компании еще нескольких рассказчиков очутился на борту древнего школьного автобуса, разъезжающего по американскому Югу. Мы останавливались в разных городках и рассказывали свои истории в барах и местных музеях, театрах и дворцах ветеранов. Я рассказал, как подобрал на обочине дороги собаку, которая потом спасла меня; рассказал о своем отце и о своем сыне; о том, как в восемь лет я вляпался в большие неприятности, пересказал в школе один очень грубый анекдот, который услышал от мальчишек постарше. Я смотрел, как другие рассказчики вечер за вечером делятся со слушателями частичками собственных жизней – безо всяких заметок, без подготовки, на чистой импровизации. Все рассказы были в чем-то похожи друг на друга, все совершенно правдивы и все – каким-то чудом – удивительно свежи и новы.
Я посетил несколько соревнований «Мотылька», на которых случайным образом выбранные рассказчики состязались за любовь и признание публики. Я слушал их истории и рассказывал собственные (не в рамках соревнования, а перед началом или уже после того, как выяснялось, кто победил). Мне доводилось видеть и тех, кто потерпел неудачу, и тех, кто творил на сцене чудеса, заставляя слушателей плакать или вдохновляя своим рассказом всю аудиторию.
И вот что самое странное: в проекте «Мотылек» не работает ни один из тех приемов, с помощью которых мы обычно завоевываем уважение и любовь. А если и работают, то совсем не так, как можно было бы ожидать. Истории о том, какими мы оказались умными и находчивыми, истории о наших победах, как правило, не вызывают отклика. Все отработанные шутки, все заранее придуманные остроты на сцене «Мотылька» разбиваются и сгорают в мгновение ока.
Здесь важна честность. Здесь важна уязвимость. И важнее всего – искренность в рассказе о том, как ты оказался в какой-нибудь трудной или невозможной ситуации.
Знать, откуда начинается история и куда она будет двигаться, – это важно.
Но рассказывать свою историю так честно, как только можешь, и выбрасывать все ненужное, – это просто необходимо.
«Мотылек» соединяет нас. Он помогает понять, что все мы – люди. Потому что у каждого из нас есть свои истории. Или, может быть, потому, что мы, люди, в сущности и есть ходячие собрания истории. В обычной жизни нас разделяет пропасть: мы смотрим друг на друга и видим лица, цвет кожи, пол, национальность или убеждения. И за всем этим наши истории не видны и не слышны. Но если по какому-то счастливому стечению обстоятельств нам все-таки удается услышать друг друга, то очень часто становится ясно, что стены, разделяющие нас, – это все иллюзии, сплошная ложь: на самом деле они не прочнее декораций.
«Мотылек» учит нас не судить по одежке. Учит слушать. Напоминает о сопереживании.
А теперь, когда эти пятьдесят чудесных историй вышли в виде книги, он будет учить нас читать.
Это мое предисловие к сборнику «Мотылек: правдивые истории» (2015).
VII. Музыка и люди, которые ее делают
Та ночь вполне могла длиться и тысячу лет – по году на каждый океан.
Кстати, привет: Тори Амос
Кстати, привет.
Сначала я познакомился с нею на пленке, потом как-то поздней ночью мы поговорили по телефону, а потом одним прекрасным вечером я пошел смотреть, как она играет на пианино и поет.
Дело было в маленьком ресторанчике в Ноттинг-Хилле. Когда я туда добрался, Тори уже начала. Она увидала, как я вхожу, улыбнулась – будто маяк накрыл лучом – и заиграла в знак приветствия Tear in Your Hand. В зале почти никого не было – только хозяин заведения, который, сидя прямо посередине, вкушал свой деньрожденный ужин. Тори спела «С Днем Рожденья», а вслед за ним песню, которую только что написала – Me and the Gun, такую чистую, темную и одинокую.
Потом мы с ней шли через Ноттинг-Хилл и болтали, как старые друзья, которые встретились в первый раз в жизни. На пустой платформе подземки она спела, сплясала и сыграла мне видео, которое в тот день снимала – Silent All These Years. Вот она Тори в крутящемся ящике, а в следующее мгновенье уже маленькая девочка – танцует мимо большого пианино.
Все это было несколько лет назад.
Сейчас я знаю Тори чуть лучше, чем в тот вечер, но изумление и восторг, которые она пробудила во мне тогда, не притупили ни время, ни дружба.
Тори мне никогда не звонит. Она посылает странные послания разными другими способами, а дальше я сам выслеживаю ее в каких-то причудливых краях, то там, то сям, продираясь сквозь чужеземные коммутаторы. В последний раз она, к примеру, пожелала мне сообщить, что тут, в кафе, подают невероятное тыквенное мороженое – оно прямо через дорогу от студии, всего в каком-то континенте от меня. Предложила оставить мне кусочек.
Еще она добавила, что поет обо мне в Under the Pink.
– И что же ты поешь? – поинтересовался я.
– «И где же этот Нил, когда он тебе так нужен?» – сказала она.
Тори свойственны мудрость, ведьмовство и озорная невинность. Тут все просто: что видишь, то и получаешь. Немного безумия и море удовольствия. В ней определенно есть фейская кровь
[94], а еще – чувство юмора, которое шипит, и сверкает, и озаряет, и переворачивает мир вверх тормашками.
