Девушка прикрыла рот рукой, пытаясь осмыслить прочитанное.
«А теперь выслушай меня очень внимательно. От того, как точно ты выполнишь мои указания, зависит твоя жизнь и жизнь твоего отца. В корешке книги ты найдешь пузырек с пилюлями. Выпей все. Это „хамелеон“, он позволит тебе миновать незамеченной проходную. Запомни, ты не должна никому смотреть в глаза, иначе тебя распознают. В твоем распоряжении будет ровно сорок минут, чтобы покинуть часть и найти одного человека. Ты его знаешь — недавно он говорил со „змеей“. Я оставил ему подробное предписание. Он скажет тебе, как действовать дальше».
Наклонный почерк к концу и вовсе расплясался.
«Сделай это незамедлительно, Тиса. Никому не говори о своих намерениях. Я же выкручусь, мои друзья по оружию уже близко. Как только смогу, я тебя найду. Беги сейчас же!»
Строчка оборвалась, и девушка глубоко втянула в себя воздух и с шумом выдохнула. Она прочитала письмо еще раз и еще. Затем прощупала корешок книги и, раскрыв до упора фолиант, поймала в ладонь скользкий стеклянный флакончик с тремя сиреневыми капсулами внутри.
Послышались торопливые шаги, и Тиса быстро спрятала склянку и записку в карман. Она посмотрела в щелку меж книжных рядов. В дверь кабинета постучал солдат.
— Чего тебе? — выглянул Зарай Климыч.
— Разрешите доложить, ваше благородие, — отчеканил постовой. — Ландус Зовальский спрашивает вас. Сказал, что вы его ждете.
— Эм. Да, пусть зайдет.
Солдатик кивнул и поторопился исполнить приказ.
Если написанное в письме — правда, тогда ей стоит опасаться таможенника. Человека, которому, как ей раньше казалось, она могла доверять. Этот факт с трудом укладывался в голове. Из-за низкого роста аптекаря в просвете книжных полок видна была только подпрыгивающая макушка с реденькими завитками волос.
— Ты принес? — спросил Климыч.
— Конечно. Нет ничего, что бы не мог достать Зовальский, — довольно произнес аптекарь. — Все для вас, как говорится. Особенно когда исправно платят звонкой монетой.
Мужчины исчезли в кабинете, но, слава Единому, не закрыли плотно дверь, и звуки продолжали доноситься. Тиса на цыпочках подкралась к кабинету и прислушалась.
— Вот, прошу взглянуть, дражайший начальник, — говорил Ландус. — Припас, так сказать, для себя, но раз такому достопочтимому мужу надо, так и своего отдать не жалко.
— Почему такой осадок? Он не пропал?
— Что вы! Наисвежайший, зуб золотой даю.
— Ладно, беру.
— О, Зарай Климыч, вы знаете, что вы всегда мой самый долгожданный покупатель! Люблю, когда не торгуются. Кстати, агрессин вам еще не нужен? А то у меня вторая бутыль стоит целехонька.
— Нет. Ты помнишь, о чем я тебя просил? Прикуси язык, Ландус. Иначе я выберу другого поставщика.
— Не извольте сомневаться, мил сударь. Могила! Будут вешать, и тогда ничего не скажу, клянусь покоем матушки. Спросите любого. Зовальский еще никого никогда не подводил.
Шаги стали приближаться, и Тиса нырнула за ближайший стеллаж. Ландус просеменил к выходу из библиотеки. А Климыч огляделся и лишь тогда захлопнул дверь. Войнова выдохнула и, улучив момент, покинула свое убежище.
В ее комнате стоял холод — перед уходом забыла захлопнуть окно.
— Это правда! Зарай… Это он! — девушка прошла к тумбочке и взяла кружку. На дне виднелась мутная масса и крупинки песка. Это не Агапов настой, и как раньше не догадалась? Агрессин. Вот что она вчера выпила. Тиса положила ладонь на лоб и простонала: — Как глупо было не распознать снадобье…
И все же стало немного легче от мысли, что она выдала Трихона солдатам не по собственной воле, а под действием зелья. «Нет. Уже не Трихона, — поправил ее безжалостный здравый смысл, — а вэйна. Шкалуш — морок. Всего лишь личина. Роль, которую исправно играл колдун». Но и называть его тем чужим именем девушка еще не могла.
Тиса достала из кармана стеклянный пузырек. Посмотрела на просвет пилюли. Снова прочитала письмо. Странно. Почему, он пишет об отце, словно тот жив? Ведь письмо написано уже после того, как…
Пока она думала, что-то коснулось ее ноги, и девушка с визгом подскочила с кровати.
— Тиса Лазаровна, это я. Не бойтесь, — из-под кровати на нее глядела пара черных блестящих глаз.
— Рич, ты?
— А о каком снадобье вы говорили? — полюбопытствовал ребенок, выбираясь из укрытия.
Мальчишка встал на обе ноги и старательно отряхнул коленки от пыли.
— Ты стоишь, — поразилась Тиса, пропустив вопрос мимо ушей. — Где твой костыль?
Мальчишка радостно хихикнул:
— Моя нога выздоровела, Тиса Лазаровна! Я теперь могу бегать и прыгать! — мальчишка запрыгал до двери и обратно. — Смотрите!
Рич допрыгал до нее и в порыве чувств обнял за талию.
— Я рада, — прошептала она, сморгнув подступившую к глазам влагу, — очень рада за тебя, Рич. Но как это случилось?
— Трихон вылечил меня. Оказывается, он вэйн. Правда здорово?!
Девушка кивнула, закусив губу.
— Он сказал, что серебро разрушило мою… оклюнцию, омлюдию, м-м, я не помню слово, — признался мальчик. — Вылечить меня можно было только по-колдовски.
Счастливые глаза сияли как тысяча свечей.
— Значит, ты не был у друга все это время?
— Нет, — засмеялся он. — Я был в башне.
— Не понимаю. В какой башне? — нахмурилась Войнова.
— Гартовой, — Рич снова воодушевился. — Там так здорово, Тиса Лазаровна! И столько интересных штуковин! Вы бы видели «звездный ход»! Лазар Митрич мне показывал, как движется солнце и луна.
— Что?
Тисе показалось, что она в дурном сне и безумство уже настигает ее. Видимо, это отразилось на ее лице.
— Ой, вы ж не знаете еще, — Рич свел бровки на переносице. — Капитан Лазар живой. И дядька Кубач. Они сейчас в башне…
Мальчишка продолжал говорить, а Тиса пошатнулась и чуть не упала.
— Что с вами? — всполошился он. — Вам плохо?
Войнова села на кровать, не чувствуя биения сердца.
— Это правда? — хрипло спросила. — Рич, ты не шутишь?
— Даю слово, Тиса Лазаровна. Он жив. Честно! Только раненый. Но он уже немного встает, вот тут у него повязки, — мальчик показал на горло и грудь.
— Но как это возможно? — не понимала девушка. — Я же своими глазами видела…
— Колдовство, — произнес Рич так, словно ему приходится объяснять очевидную истину.
Тиса накрыла ладонями лицо — слезы неудержимо текли из ее глаз. Мальчишка не на шутку растерялся, не зная, что делать, и девушке пришлось быстро взять себя в руки. Но радость, густо смешанная с тревогой, не сразу отпустила ее. Отец жив! Он жив, и она не одна на белом свете — мысль эта возвращала ее саму к жизни.
