В богатом и жестком наборе ее убеждений недоставало одной лишь веры: в счастье. Зачем верить в то, чего не будет? Наивно, глупо.
Сейчас, лежа в комнате гостиницы города Флисса, она открывала для себя новую веру.
Было похоже на шарик света в груди – будто боги слепили снежку из солнечных лучей и поместили Мире под ребра. От шарика разливалось по телу особое тепло, какое бывает, когда вылезешь из проруби. Загорались щеки, жаркими иголочками покалывало в пальцах. Шарик рос, распирал грудь изнутри. Хотелось вдохнуть как можно глубже и засмеяться: со смехом часть света выплеснется, станет не так тесно.
Новое чувство толкало Миру на странные поступки. Проснувшись с рассветом, она нацарапала на изморози, покрывшей оконное стекло, жуткую гримасу. Задернула занавеску, легла обратно в постель и уснула. Позже, когда принесли завтрак, а Итан зашел справиться о здоровье, Мира сказала:
– Мне ужасно спалось. Казалось, будто за мною следят из окна. Будьте добры, проверьте, нет ли кого-нибудь за стеклом.
– Миледи, мы на третьем этаже…
– Я прошу вас, Итан!..
Он отдернул занавесь и увидел клыкастую рожу с выпученными глазами.
Позже Миру проведал лейтенант Шаттерхенд:
– Миледи, я услышал одну забавную историю. Надеюсь, она развлечет вас.
Он начал рассказывать про жену пивовара, почтальона и кабанчика. Мира засмеялась.
– Но я еще не закончил, – нахмурился лейтенант.
– О, я уверена, что будет весело! Отчего бы не посмеяться наперед?
Лейтенант покачал головой:
– Я лучше позову лекаря…
Новое чувство беспокоило Миру. Что происходит? Откуда эта радость? К добру ли? Быть может, эйфория предшествует смерти от простуды? Говорят, в агонии рассудок хворого туманится. А люди, что замерзают в снегу, перед смертью чувствуют жар…
Лекарь сокрушил ее догадку:
– Вы идете на поправку, сударыня, и очень быстро. Даже, с позволения сказать, неожиданно быстро, с точки зрения науки. Вероятно, до простуды вы вели очень здоровую жизнь и укрепили организм.
– Истинная правда, – чуть не смеясь, ответила Мира. – Все лето гуляла на свежем воздухе под ярким солнышком, плясала на балах и ни о чем дурном не думала.
– Это правильно, сударыня. На то человеку и дается молодость. Кхм.
– Не дадите ли мне еще синей микстуры?
– Зачем, сударыня? Кашля больше не наблюдается.
– Но она такая сладкая! Прошу вас, сударь! Когда и пить сладкую микстуру, как не в молодости?
– Кхм-кхм… Что ж…
Мира пила тягучую синюю патоку, задумчиво посасывая ложку. Все было очень хорошо: красивые узоры на окне, мягкие подушки горкой, приятная истома в теле, сладость на языке. Прекрасны хризантемы: их принес Итан, чтобы порадовать миледи. Каким-то чудом угадал ее любимые цветы! Прохлада в комнате – и та чудесна: от нее свежо и прозрачно, а станешь зябнуть – залезешь под увесистую перину. Все до того хорошо, что тревожно.
Откуда счастье, Минерва? С чего это ты разрадовалась? Из-за победы Адриана? Думаешь, кончится война, и он возьмет тебя в жены? Ах, умница! Ой, как здорово придумала! Сирота без денег и вассалов, замешанная в заговоре Нортвудов и мятеже Ориджинов – лучшая партия для императора! Невеста, от которой просто нельзя отказаться! Да, Минерва? Не желаешь ли подумать о подвенечном платье?.. Или выбрать белье для первой брачной ночи?..
Она пристыжено лизала микстуру. Внутри счастья ворочалась неудобная, угловатая тревога. Дело не в том, что я наивна. Да, наивное дитя, при всем-то уме. И тщеславна, как дюжина графов вместе. Но не это самое худшее. Беда в самом счастье. За что оно? Какое право на него я имею? Ведь ничем не заслужила, а значит, за счастье еще придется заплатить. Чем? Подумать страшно…
Мира попыталась прогнать эйфорию. Подумала о возможном имперском суде – и не поверила себе. Слишком неразумно со стороны владыки – рисковать верными людьми и спасать ее лишь для того, чтобы потом отправить на плаху. Не будет ничего страшного, в самом худшем случае – высылка обратно в Стагфорт. При мысли о родном доме свет в груди стал еще теплее. Неоправданное, незаслуженное тепло! Боги ошиблись адресом, посылая его. Нужно исправить ошибку и вернуть чужое.
Мира стала молиться Ульяне Печальной. Сестрица смерти, пошли мне холодный свет и покой… Сбилась. Вспомнила красоту подземной часовни и добрую монашку Джен. Обжигающе вкусные кусочки сыра. Дивную легкость в теле, когда яд ушел из печени. Податливую, приятную на ощупь глину. Сверкающую смыслом меткость пяти слов – ни в каких книгах такой не встретишь!.. Монастырь, оказывается, был полон прекрасного! Как я не замечала?
И плакса Нора… где она теперь? Хорошо ли ей? Должно быть хорошо, просто обязано! Сейчас столько тепла, что хватит на всех! Нора найдет себе любовь – честную, взаимную, иначе и быть не может.
Мира кусала губы и одергивала себя. Да, Минерва, отличный ход: похвастай великодушием! Смотрите, боги, до чего я благородна: Нора меня бросила в темнице, а я ее простила. Северную Принцессу тоже простила, чуть не ревела при расставании. И Инжи Прайс – не такой уж подонок, и Виттор Шейланд, наверное, не знал о делах брата. Даже мятежник Ориджин заслуживает милосердия… Давай, подумай так! Самый глупый бог поймет: девушка с таким огромным сердцем имеет полное право на счастье!
Тьфу. Дурочка.
Она взяла учетную книгу Мартина Шейланда, раскрыла на странице, где говорилось о Линдси. И замерла, найдя то, что искала: оправдание своей эйфории. Когда человек на пороге Звезды, его тело вырабатывает сок жизни. А Мира побывала очень близко к порогу. Теплый свет в груди – это и есть субстанция, искомая Мартином. Она заслужена: болью, ужасом, отчаяньем. И она скоро пройдет – растворится в жилах без остатка. А пока, Минерва, хмурая сладкоежка, наслаждайся временным счастьем.
Она улыбнулась и сунула в рот новую ложку патоки. Вот теперь все совсем хорошо, без оговорок.
* * *
– Н… не волнуйтесь, миледи, дорога будет легкой. Мы наняли самую лучшую карету, на ней долетим до А… алеридана за два дня. А там сядем в поезд и не успеем оглянуться, как окажемся в Фаунтерре.
Мира и не думала волноваться. Радость по-прежнему бурлила в ней, и лежать в постели было уже невмоготу. Она была счастлива выбежать на улицу, в снег, в снег!
– Я п… принес вам шубу, миледи… И теплую обувь, н… надеюсь, сапожник не ошибся с размером. И в… вот, возьмите…
– Что это?.. Муфта? Какая прелесть! Право леди Нортвуд – держать руки в муфте; право леди Стагфорт – глубокая натура.
– О чем вы, миледи?
– Ах, всего лишь воспоминания юности!
– Н… не говорите так, будто юность п… прошла. Вы еще очень…
Она уже бежала по лестнице. Двор был выстелен снегом, крыши слепили белизной, крупные пушистые хлопья танцевали в воздухе. Мира ахнула от восторга, зачерпнула снега ладонями, бросила вверх. Белый шлейф тут же закружился на ветру.
